А Джон, напротив, позабыв о фильме, неотрывно смотрел на друга, наблюдая за игрой теней и света на его лице и в который раз прокручивая в голове преследовавшие его все последние дни мысли.
С того момента, как в больничном коридоре прозвучали неловкие извинения, прошло пять дней. Слова Шерлока оказались для Джона полной неожиданностью — в конце концов, тот терпеть не мог признавать свою вину, — но они подарили надежду. Ему хотелось верить, что этот разговор, ничего кардинально не изменивший, был первым шагом на пути к примирению.
Однако прошли первые сутки, большую часть которых Джон провел в постели, а все оставалось по-прежнему. Они словно застыли на некой границе, неспособные двинуться в ту или иную сторону. Их диалоги крутились вокруг повседневных забот и малозначительных мелочей, никогда не касаясь того, что было, или же что их ждет впереди, как будто существовало лишь здесь-и-сейчас, где оба проживали один час за другим, прекрасно отдавая себя отчет об остающихся без ответа вопросах, но предпочитая игнорировать их существование.
Не единожды Джон пытался собраться с духом и начать этот разговор, но язык всякий раз примерзал к нёбу. Ему казалось, он стоит на краю, одновременно отчаянно желая узнать, что там, внизу, и боясь сделать шаг. Этот странный нейтралитет был мучительно неуютен, и Джон весь извелся, ожидая что хрупкий мир вот-вот рассыплется в прах.
Единственным его утешением в сложившейся ситуации было наблюдение, сделанное на второй день, когда боль немного отступила, голова перестала гудеть и пульсировать, и он, вместо того, чтобы вновь и вновь мысленно прокручивать все, что они обходили молчанием, решил сосредоточиться на поступках друга. И то, что он увидел, отчасти развеяло опасения.
Джон даже не предполагал, что Шерлок способен на такое чуткое внимание. Он не подавлял его заботой, но и не выполнял механически обязанности сиделки. Быть может, изначально в основе его действий и лежало желание извиниться, не повторяясь вслух, однако существует огромная разница между дотошным, но равнодушным вниманием за исполнением рекомендаций врачей, чтобы он поскорее пошел на поправку, и предоставлением множества вроде бы не важных для выздоровления, но дарящих ощущение комфорта и уюта мелочей. Шерлок следил, чтобы он вовремя принял лекарства, был сыт, в тепле и не испытывал недостатка в общении — и нисколько этим не тяготился. Он не пытался заслужить этим одобрение, просто делал то, что считал нужным, давая понять все без слов.
Более того, он сумел найти компромиссное решение, позволившее не оставлять Джона одного, не поступаясь при этом требованиями ржавеющего от скуки разума. Большинство экспериментов проводилось не в лаборатории Бартса, а на кухне, а с заглянувшего проведать их Лестрейда детектив безапелляционно потребовал материалы по нераскрытым делам, способные дать пищу неутомимому интеллекту.
В результате в квартире воцарилась атмосфера умиротворенной размеренности, которой, как обнаружил Джон, ему страшно не хватало. Все эти месяцы после возвращения Шерлок казался закрытой книгой, безразличным к участию Джона в его жизни. Теперь друг активно интересовался его мнением, обсуждая с ним свои мысли по любому поводу, будь то расследование или какие-то бытовые мелочи.
И потом — прикосновения.
Они входили в их жизнь постепенно, начинаясь с малого — вроде бы случайные контакты, когда Шерлок передавал ему чай или помогал устроиться удобней, но даже мимолетное касание пальцев отзывалось в нервах жарким покалыванием. А затем стало очевидно, что возведенные и столь тщательно оберегаемые обоими границы личного пространства стираются все сильнее. Шерлок, не задумываясь, садился рядом, Джон без колебаний мог положить ладонь ему на локоть или плечо, подергать за рукав или взять за запястье, чтобы привлечь внимание.
Не прошло и нескольких часов с момента, как он впервые за долгое время отважился на это, как Шерлок ответил тем же и теперь, не стесняясь, порывисто хватал его за здоровую руку в минуту озарения или мягко отодвигал с дороги, взяв за бедра. А у Джона всякий раз перехватывало дыхание, и тело наполнял низкий гул, словно Шерлок был магнитом, к которому притягивало все железо в его крови.
Разумеется, в этом не было ничего нового. Подобное уже происходило между ними, как раз перед тем как Мориарти разыграл финальный акт своей жестокой пьесы. Джон помнил, как вибрировал насыщенный электричеством, словно перед грозой, воздух, покалывание вдоль затылка и жаркий торопливый стук пульса в ушах, когда Шерлок встречался с ним глазами и не спешил отводить взгляд.
Джон считал, что разлука и злость уничтожили их взаимное влечение, оставив лишь горечь и пустоту, но оказалось, что оно лишь впало в анабиоз и только теперь, получив второй шанс в наблюдавших когда-то его зарождение стенах дома на Бейкер-стрит, вновь пустило ростки.
Но мимолетные прикосновения и случайно перехваченные взгляды не способны решить их проблему. Если он действительно хочет, чтобы достигнутое ими зыбкое перемирие стало шагом к возрождению дружбы или даже к чему-то большему, то рано или поздно кому-то из них придется начать неприятный разговор. Без этого фундамента любые отношения окажутся обреченными на провал: все рухнет вмиг как карточный домик, а Джон совсем не был уверен, что они выдержат такое испытание еще раз.
В груди назревала шаткая решимость. Он осторожно пошевелился, бросив делать вид, что увлечен происходящим на экране, и нашарил пульт. Шерлок недоуменно моргнул, когда погас телевизор, а затем повернул голову.
— Что случилось? — Цепкий взгляд обежал Джона с головы до ног, убеждаясь, что все в порядке. — Мне казалось, ты с интересом смотрел.
— А мне казалось, ты с интересом читал, — Джон, кивнул на его колени, радуясь, что здесь, по крайней мере, все вернулось на круги своя, и друг, обычно в штыки воспринимавший чужие подколки, понимает, что он просто добродушно поддразнивает.
Шерлок провел по развороту длинными пальцами, захлопнул книгу и дернул плечом.
— Отвлекся, когда обнаружил, что весь сюжет целиком построен на изначально неверных предпосылках, — пояснил он со слабой улыбкой, и Джон лишь широко ухмыльнулся в ответ.
— А мне показалось, что ты сейчас свалишься с дивана в желании узнать, что же дальше, — заметил он и не смог сдержать смех, несмотря на тут же занывшие ребра, когда Шерлок демонстративно расслабленно откинулся назад, вытащив из-под себя одну ногу.
Но утомленно-надменное выражение быстро исчезло с его лица, сменившись обеспокоенным, и Джон неловко поерзал, не зная, как продолжить. Теоретически ему хотелось, чтобы итогом их разговора стал возврат к прежней дружбе — на большее он не смел надеяться, но даже здесь не был уверен, с чего начать.
Любые вопросы казались глупыми и запоздалыми, а его желание узнать, через что довелось пройти другу в своих скитаниях, тот наверняка сочтет бессмысленным после долгих месяцев упрямого молчания. И тот факт, что речь шла о Шерлоке, все только осложнял. Кому угодно другому Джон прямо высказал бы все без опаски, но слабое подобие былой общности, зародившееся в последние дни, пусть и не являлось пределом мечтаний, казалось слишком драгоценным, чтобы им рисковать.
Он уже готов был вновь трусливо отступить, когда Шерлок наклонился вперед и легко прикоснулся к его здоровой руке. Джон застыл, не отрывая взгляда от скользнувших вдоль тыльной стороны кисти узких пальцев, а затем повернул ладонь, перехватил их и крепко сжал.
Возможно, он переоценивал значение этого простого жеста, но для него тот стал безмолвным подтверждением, что не он один желает сохранить существовавшее между ними, и знание, что они оба стремятся к одному и тому же, придало уверенности.
— Я должен был спросить. — Голос прозвучал хрипло, он сглотнул и кашлянул, прежде чем продолжить. Вероятно, не самое лучшее начало, но слова прозвучали словно сами собой, минуя разум, идя откуда-то изнутри, из самой глубины сердца. — Когда ты вернулся, я должен был спросить, что тебе пришлось испытать… поговорить и выслушать, а не… — Он попытался пожать плечами и тут же пожалел об этом, поскольку от неловкого движения заныли ребра.
