*** Изменила тебя разлука? Нет, неправда! Лишь цветок из волос пал к ступени алтарной. Но хотя лица не исказила утрата, Пред твоим мое сердце обмирает тайной. Душа твоя верит, что вновь сумеет в пенной Метели звезд восстать в иной личине, маске. Но тело? Кто о нем вспомнит в этой вселенной, Если не я, не щадящий на него ласки? И когда страстно, в зное слов, что словно сами Льются из уст, ты ласке уступаешь смело, Над родником грудей умолкшими губами Я молюсь о бессмертии твоего тела. *** Вышла душа в дорогу. Колокола плачут. «Где сады мои сегодня? Где мой дом прячут?» Отозвались все леса в бабочках прекрасных: «Приляг, душа, здесь в тени, не трать сил напрасных!» «Как могу в вашей тени коротать я утро, Если сама я — тень, в которой прилечь трудно?» Отозвался душистый луг в росяной пади: «Коси меня золотой косой пользы ради!» «Как же мне тебя косить на заре росистой, Если самое косой смерть скосила быстрой?» Отозвался и сам Бог: «Люби меня в вышних, С радостью жду тебя здесь, нет у меня лишних!» «Как же любить тебя с радостными речами, Если встарь на кресте полюбила в печали?» «Я взял тебя из мира, от луга и лога, Чтоб не было выбора любви, кроме Бога!» «Взял ты меня от алых маков в мрак могилы, Где прячешь мечи, что насмерть меня убили?» «Не прятал мечей, висят, приторочил сбоку. Лети, моя горькая, в край небесный к Богу!» «Как же сяду с Тобой там по правую руку, Если лесу сказала нет, сказала лугу?» «Утри слезы белизной моих риз, отрада, Кликну ангелов своих, веселиться надо!» «Как же мне веселиться и ангелам тоже, Если смерти тебе хочу, Боже мой, Боже?» И умолк Бог, и в глаза смотрели друг другу, А над ним и над ней вечность течет по кругу. Девушка Двенадцать братьев, веря снам, пришли к стене тропой обмана. И голос плакал за стеной, девичий голос, непрестанно. И полюбили грустный звук и мысль о девушке из грезы, Воссоздавая форму губ и глаз по голосу сквозь слезы. Сказали: «Плачет — значит, есть». И больше слова не сказали. Перекрестили целый мир, и мир задумался в печали. Схватили молоты — и в бой, взялись дробить могильный холод — Поди пойми, слепая ночь, кто человек и кто здесь молот. «Нет, прежде сокрушим гранит, чем ржа и смерть смежит объятья! Двенадцатый клянется брат своим одиннадцати братьям. Напрасен подвиг их и труд, с гранитом в спор вступать опасно — В дар искусительному сну сложили головы напрасно. Сдавило сердце, кость в куски, ладони в пыль, бледнеют лица — Скончались все в единый день, одна над всеми ночь струится. Но тени павших, Боже мой, верны поставленной задаче. Лишь время движется не так, и молоты звенят иначе. Звенят вперед, звенят назад и камнем утоляют голод, Поди пойми, слепая ночь, кто тень из них и кто здесь молот. «Нет, прежде сокрушим гранит, чем ржа и смерть смежит объятья! Двенадцатая молвит тень своим одиннадцати братьям. Но не хватило теням сил, от тени тьма не убывает, — Скончались вновь, ведь смерть щедра, мертвее мертвых убивает, А все не вдоволь и не всласть, бывало, умирал бы вечно. Конец всему, всем след простыл, и повести конец, конечно. Но молоты, велик Господь, от неудач не приуныли И стали сами в камень бить, сквозь бронзовые брызги пыли. Звенели в гром, звенели в блеск, презрев, как люди, пот и холод — Поди пойми, слепая ночь, кто молот, если он не молот. «Нет, прежде сокрушим гранит, чем ржа и смерть смежит объятья!» — Кричит двенадцатый из них своим одиннадцати братьям. И пала с грохотом стена, сдвигая горы и пустыни, Но ничего за ней нигде — ни слез, ни девушки в помине. Нигде ни губ ее, ни глаз, судьбы, освобожденной снова, Там только голос был, и все, был плач — и ничего другого. Был только плач, и грусть, и боль — позор, не призванный к ответу. Таков наш мир. Недобрый мир. Зачем иного мира нету? Среди юдоли тщетных снов, где чудо — плач или кручина, Двенадцать молотов легли в знак завершения почина. Нежданная настала тишь, и пустота закрыла небо. Зачем над пустотой язвишь, пока она внимает немо? Кладбище
Путник, искоса глянув на существованье, Пришел на кладбище: смерти укрыться не в чем. Кладбище кораблей. Под землей трепетанье Парусов, раздуваемых посмертным смерчем. Чует путник, как вечность из травы струится, И, топя свою тишь в кладбищенском покое, Перекрестил, что видит: пчелы, в кустах птица — И на первом надгробье читает такое: Я погиб не наугад — в дар вихрю и ливню, И верил, что второй раз уже не погибну, Что найду причал в смерти и смерть у причала, Только умер не для смерти, смерть подкачала. Все тот же встречный ветер, угрозы нависли, И испуг, и неизвестность, и все, кроме жизни. Мой остов подземный, пусть порожняя форма, Еще достоин штурвала, достоин шторма. Кто знает, где этот вечный ветер таится? Кто однажды тронулся в путь, не застоится. Я познал глубь, где правит неживое Судно. Сна — нет. Вечность — начеку. И мертвым быть трудно. За смерть в моих парусах, за мачты немые Прочти, прохожий, прошу, три «Аве Марии»! Путник нарвал никому свежих листьев горстью И встал на колени, чтобы выполнить просьбу. |
