нетрудно умереть я умирал
однажды
там ужас усыхает в минерал
от жажды
и выдоху прореха не видна
в породе
я понимал что не было меня
но вроде
пружинка на головке буровой
блестела
как мысль где узко думать головой
без тела
чем ярче ночь и яростней огню
с мощами
тем дальше от любви тем никому
пощады
и страха ноль навстречу тишина
чья морда
так напрочь слез и слуха лишена
так твердо
устроена в ней не пробить окно
руками
и время антрацит на срез оно
с жуками
пылающей полостью город накрыт
струится пространство и воздух горит
предметы которые пристальны мне
в стремительном никнут огне
я воздуха выкурю алчно щепоть
плотвой в переулки сквозь копоть и плоть
пока из орбит эти камни звеня
последним возьмете меня
на площади лава в щелях мостовой
там памятник детству стоит постовой
на остове виснет лицо как свинец
в кистях петушок-леденец
так вот мы какие мы вот они кто
пылинки в пылающее решето
сквозь памяти плазму и слезную взвесь
недолго мы ладили здесь
в разъеме звезды полунет полубыть
свой крохотный срок не успеть полюбить
глаза на ладони в последней крови
раз горе кругом то гори
кто в цех спешит с утра в метро спросонья
у всякого профессия своя
поэзия особенно способна
соединять союзами слова
вскачь в колесе неутомимой белкой
придумаешь как малое дитя
что вы прошли сквозь нищенский и мелкий
осенний лес пусть в августе хотя
но некто циник барда над тетрадкой
свергает вмиг с заоблачных стропил
подсунет google calendar украдкой
и возразит октябрь уж наступил
мозг пузырями в несезонном зное
а этому лишь дай подметить блин
как литератор что-нибудь смешное
достанет из широких гражданин
лады октябрь и жилистую жучку
впрягает в дровни резвый сноготок
поэт в чернила окунает ручку
в пролетку прыг и гривенники впрок
во рту а на ветвях желта мимоза
тысячелетие поди пойми
нам тычут в нос лекарство от психоза
а не любви который мы полны
читатели оставьте нас в покое
когда стрела в ребро и в рюмку бес
мы часто видим многое такое
где мир горит и где редеет лес
ем ли кашу пашу ли в степи я
или в ванной опять натекло
постепенно растет энтропия
превращая работу в тепло
от коровы дорога к котлетам
бесполезный навоз из осла
я просил ее что ли об этом
чтоб она тут все время росла
что ни роды вокруг то и гроб там
не застелена в спальне кровать
гложет мысль что я вскорости оптом
энтропией смогу торговать
тлеет больцман в австрийской могиле
с теоремой напрасной внутри
эти мысли его погубили
и меня доведут до петли
все угрюмей в грядущем все тише
долго звездам гореть не дано
потому что навоза по крыши
а котлеты сгорели давно
он разделся и спрятался в душе
потому что за стенку стекла
доносились события глуше
и вода деликатно текла
растопырив со скрипом суставы
доставая обмылок с лотка
он стоял некрасивый и старый
но живой потихоньку пока
он теперь бы не смог защититься
прикрывать все такое и грудь
если б хищная в воздухе птица
очутилась откуда-нибудь
как в младенчестве мыл без мочала
чай родители не укорят
лишь бы ночь за стеклом помолчала
и журчал водяной звукоряд
языком перечислил коронки
трудно сутки прожить без вреда
и ворочала в сточной воронке
свое жидкое время вода
не вникая в подробности тела
нацепил без разбора тряпье
все же подлая не прилетела
а уж как опасался ее
обостренье фантомного слуха
торжество миражей и химер
надо снова наружу где сухо
но конечно страшней невпример
вот красное время в аорте бежит
джон леннон убитый в могиле лежит
на пражском орлое вертящийся жид
все той же мамоне привержен
измерена лет пролетевших длина
где юность медведем на льдине видна
а в юности рубль на покупку вина
и леннон поющий imagine
все это не то чтобы музыка сфер
отдельной беды кругосветный пример
но нынче к тебе обращаются сэр
бутылку пакуя у кассы
по-прежнему жидкости алчут тела
чья жизнь до черты горизонта бела
выходит что это она и была
пусть в лучшие выбилась классы
нам дела все меньше какая она
печальней что в каждые руки одна
на мир поредевший взгляни из окна
там пьют постепенно другие
и хочется к ним со стаканом но ведь
на оба ослепшему не окриветь
ты сам себе сущий на льдине медведь
и леннон поющий в могиле
