Соседи внимают сосредоточенно, будто слышат впервые.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — подытоживает Прицис и проворно опрокидывает стаканчик.
СПРАВКА О ПРИЦИСЕ, ПРИЦИЕНЕ, ПРИЦИСОВОЙ СТАРУХЕ И ПРИЦИСОВОМ ПАРНИШКЕ
Истинный крестьянин трудится с утра до позднего вечера. Не бывает секунды, когда он мог бы сказать: «Ну, теперь все сделано». Тем не менее существуют мерки, по которым создается общественное мнение. Поспишь утром лишний часок, поваляешься чуть дольше после обеда, прослывешь лежебокой. Выскочишь из постели чуть раньше и вечер растянешь до полуночи — снова подвесят бирку: «Эти землю носом роют».
Как приклеилась эта бирка к Прицисам еще в ту пору, когда они купили в Заливе участок и выбрали для будущих хором величественное название «Калны» — горы, — так и пошло. На сырых полях нельзя было различить и малейшего бугорка, с этой точки зрения название дома не имело никакого оправдания. Но раз хозяева надумали своротить горы, пожалуйста — вольному воля. Вообще-то если всю выкопанную из канав землю насыпать в одно место, то какая-то выпуклость, чтобы взобраться, наверняка получилась бы. Либа и Мартынь ворочали лопатой вдвоем, притом долгие годы подряд. Либина мать Керста управлялась по дому и успевала переделать еще уйму дел. Молодые в основном ломили в поле. Выматывались все. Но скупая землица ожила. Хлеб вставал стеной, желто-синий. Сад в урожайные годы сыпал яблоками что градом. Кое-кого из соседей уже стала подтачивать тайная зависть. Хотя, собственно, чему завидовать? На хуторе «Калны» еле сводили концы с концами. Мелкому землевладельцу достаток давался непосильным трудом. И умением извлечь выгоду даже из такого пустяка, как валериановый корень. Прицисова старуха собирала, связывала в пучки тысячелистник, ромашку и еще добрый десяток других трав. Во дворе ряды пчелиных ульев каждый год пополнялись двумя новыми домиками. Керста и Либа кидались в лес с такой алчностью, точно одни обязались обобрать все грибы и ягоды. Мартынь штабелями вязал веники — банные, подметальные. Все, что можно было взять с поля и леса, Прицисы пускали в оборот. Другие стеснялись торчать на рынке с пучком ромашки, но Либа не пропускала случая — и, глядишь, незаметно скопила изрядную сумму.
Энергия семейства не иссякала и в колхозе. Оба Прициса всегда числились в передовиках. Однако и домашнюю работу нельзя было запускать. В «Калнах» нашли выход: вставали еще раньше, а ложились еще позже. Каждое яблоко, килограмм меда, валериановый корешок сплавлялся на рынок, и деньги текли в дом как по конвейерной ленте. Прицисова старуха по болтливости не пропускала случая схватить за полу проходящую мимо соседку, затаскивала в комнату, выдвигала ящики комода.
— Глянь, разве тут есть место, чтоб палец засунуть? Все тряпки да деньги, битком набито!
Гунара тоже сызмальства приучали трудиться и знать цену деньгам. Он на заработки ездил верхом на Текисе. Хоть дивись, хоть смейся, но пацан со своими обязанностями справлялся блистательно. Началось с чистой случайности. Баран, которого прозвали Текисом, оказался страшным злыднем. Однажды нанес Прицису такой удар сзади, что хозяин долгое время лежал на земле, как скошенный стебель. А потом целую неделю ходил негнущийся, прямой, будто целый час просидел на остром колу. Но с Гунаром Текис ладил как нельзя лучше. Ходил за ним по пятам, точно собачонка, и принюхивался, не завалялась ли у парнишки в кармане корочка. Когда овец выпускали из хлева, те улепетывали по пастбищной дороге без оглядки. Текис ждал, пока Гунар вскарабкается ему на спину, вцепится в шерсть, и только тогда пускался догонять стадо.
В Заливе овец держали в каждом доме. Но выращивать в каждом хозяйстве собственного барана было не принято. Выходили из положения с помощью Прицисова овна, которого время от времени запускали то в одно, то в другое стадо. Гунар приучил барана нести лошадиную службу, только без вожжей и кнута. В протянутой руке пацан держал хлебную корочку. Текис устремлялся за приманкой и мчал седока туда, куда тот хотел. Отец направил эти игры в деловое русло.
— Поезжай на Текисе в «Малкалны».
Гунару не надо было повторять дважды.
Со временем Текис стал слушаться и без корочки. Требовалось лишь слегка похлопать его ладонью по правой или левой скуле, и баран менял направление. Шлепок по тому месту, где мельтешил хвост, означал, что с шага нужно перейти на бег.
Вознаграждение за пользование Текисом Прицис начислял в деньгах в зависимости от количества овец. Дань собирал пацан и хранил в деревянном туеске. Эти деньги в семье пересчитывали вместе, но тратили по усмотрению Гунара. Предприятие, однако, было поставлено на серьезную основу, Гунар свою кассу по пустякам не просаживал. Он собирал на крупную покупку и со временем сделался обладателем велосипеда.
На базаре мать ставила Гунара за длинный дощатый стол и учила вести счет деньгам, расхваливать товар и стоять на цене. Принцип был простой и железный: выжать как можно больше. Эта черта характера не пропала и позже, когда Гунар пошел в среднюю школу. Он всегда старался получить самую высшую оценку. Отца с матерью прославляли в колхозе, мальчишку — в школе. Чуть не каждую четверть Гунар выходил в отличники. Хуже давалась ему география. И то под конец учебного года. Однажды он сообщил дома, что хотел бы иметь в табеле пятерку, но пока что-то не получается. Сейчас ему временно поставили четыре, поэтому летом придется несколько раз съездить домой к учительнице. Родители против дополнительных уроков не возразили. Они не обратили внимания, что пацан возмужал, а учительница совсем девчонка. Летние занятия оба задумали как предприятие, которое не следует афишировать, поскольку оно не укладывалось ни в какие рамки педагогики.
Итак, Гунар дважды в месяц седлал свой велосипед и отмахивал сорок километров, чтобы попасть к учительнице, которая летом жила на хуторе у родителей. Но, видно, отец «географини» все же что-то учуял и после третьего визита ученика сурово заявил дочери:
— Теперь он, поди, знает уже на пятерку с плюсом. Смотри только, как бы потом этот плюс не пришлось таскать тебе…
Гунар воротился домой и сообщил, что прошел программу раньше срока. Повторил слова учительницы: «Вы полностью усвоили материал».
Родители поверили, пятерка в табеле говорила сама за себя.
Работы парнишка не чурался. Разве что в лес заманить его было трудно — терпеть не мог собирать ягоды. По этой части самой одержимой была Керста. Не успеешь оглянуться — старушка уже в лесу. Иной раз она вылезала оттуда с двумя полными корзинами. В борозде — где ползком, где на карачках. В болотце — согнувшись в три погибели. Редко когда ее можно было увидеть прямой. Вначале разогнуться не хватало времени, потом — сил. Суставы заросли, закостенели, ломай, не ломай — не расправишь. В Заливе рождались и вырастали дети. А Прицисова старуха какой была, такой и осталась — ни прямее, ни корявее. Говорлива и жива. Когда хотела перекинуться словечком с кем-нибудь — поворачивала голову набок и зырила одним глазом, ну точь-в-точь воробьиха.
Угол для спанья ей был выделен на кухне за плитой. Шире, чем у других, потому как изгиб спины занимал много места и лежать можно было только на боку.
Она вставала затемно, растапливала плиту, ставила греть воду. Потом ненадолго залезала обратно в постель понежиться в тепле, пока не начнут шевелиться Мартынь и Либа. На свой лежак старушка заваливалась довольно часто. Но не дольше, чем минут на десять. И то приходилось выслушивать замечания, оброненные под видом якобы невинного вопроса:
— Опять спишь?
Керста тотчас вскакивала и оправдывалась скороговоркой:
— Прикорнула самую малость.
Пацана, как единственного отпрыска, старались щадить, но сами следили друг за дружкой зорко, то и дело понукая вопросами:
— Оставшиеся дрова наколол?
— Свеклу прополола?
— Чернику перебрала?
— Липа отцветает. Пойди, дочь, низом, а Гунар пусть возьмет стремянку.
