И так без передыху.

Когда заглядывал гость, долгой беседы не получалось. Деревенский житель в любое время найдет предлог и отговорится неотложной работой. В «Калнах» ее выдумывали даже глубокой зимой.

Гостя встречали любезно, усаживали, накапывали на блюдце две чайных ложечки меда и приглашали подзаправиться. Но такую малость и на языке-то не почувствуешь. Подцепишь пару раз кончиком ножа и уже скребешь по дну. Соседи в подобном угощении видели чуть ли не эталон скаредности и не стеснялись говорить об этом вслух:

— Молока полны бидоны, сами не едят, других не угостят. Все на базар гонят.

Соседи не врали. Но держать пчел никому не возбранялось. Бери из улья и наворачивай за милую душу. Так, в свою очередь, рассуждали Прицисы. И тоже были правы.

Старуху Прицисов в Заливе жалели, но не скупились на упреки:

— Носилась, носилась, а теперь что? Носом борозду ковыряет. Разве это жизнь?

В сказанном можно было уловить и нотки зависти. В «Калнах» сорняков в огороде днем с огнем не сыщешь. Старуха как увидит — сразу за мотыгу, пройдется по грядкам, проворная, как крот.

От природы Керста была щедрее, чем дочь и зять. Сама бы она поставила на стол угощение посущественней, завела бы гостей в сад набрать яблок. Но такой поступок был бы истолкован как мотовство — и нагоняй обеспечен. Так случалось уже не раз, когда к Керсте приходили посидеть другие старухи, и она вместо двух чайных ложек нацеживала им по полстакана. Ничего не должно было утечь из «Калнов» просто так, за здорово живешь. Но поскольку старуха Прицисов считала, что добра и так награбастано сверх меры, то позволяла себе реквизировать несколько баночек и для своих нужд. Она прятала их в куст лещины в конце въездной дороги и, провожая соседок, ловко доставала и засовывала в хозяйственную сумку, которую предусмотрительно брали с собой старушки, с которыми она водилась.

То был единственный грех и единственная отрада старухи Прицисов.

Однажды Керста, правда, дала маху: вовремя не обратила внимания, что по ту сторону дороги сидит меж грядок Гунар и лопает клубнику. Старушка поняла, что внук все заметил, но делает вид, будто ничего не знает. К тому времени Гунар имел уже достаточно много своих собственных секретов, он решил добавить к ним еще и бабушкин. Этим можно было приобрести союзника на тот случай, если выйдет осечка и на него обрушится родительский гнев.

Старушка и так баловала парня. Нахвалиться не могла, какой он трудолюбивый, какой умница. Гордилась, что после средней школы выбрал сельскохозяйственную специальность и уехал учиться в Елгаву.

— Будет начальником по машинной части.

Одно время Гунара тянуло к городским профессиям. Но после нескольких семейных совещаний склонности его изменились. Либа и Мартынь сумели подкинуть приманку материальной заинтересованности.

— Добавим к твоему заработку свои сбережения, купишь машину.

— На камнях ничего не растет. Где шаг ступишь, там рубль оставишь.

— На машине до рынка рукой достать. Женишься, нужд всяких появится — не счесть. Инженер в Риге еле сводит концы с концами. Зато агроном и скотский лекарь и в самом захудалом колхозишке живут — беды не знают.

Пророчества осуществились через несколько лет. Гунар из академии привез жену, а для колхоза — экономистку. Оба тотчас начали воздвигать в центре дом, пользуясь и поддержкой колхоза, и родительской денежной мошной. Либе с Мартынем пришлось сдержать слово, и вскоре молодожены стали разъезжать на «Волге». Выкроить время на свадебное путешествие им не удалось. Надо было возить из «Калнов» на рынок яблоки, мед, картошку, сало, сметану. На втором приусадебном участке тоже кое-что произрастало. Живности Гунар с Байбой пока что не заводили. Строительство и без того поглощало уйму времени и сил, специалистам не подобало на виду у всех чрезмерно заниматься хозяйством. Без коровы и свиньи выглядело поскромнее.

Гунар унаследовал страсть хапать где только можно. Поэтому не стесняясь пользовался колхозной ширмой, чтобы обзавестись всем необходимым для дома. Ему не отказывали. Наоборот, поддерживали как могли. На строительстве доильного комплекса имя Гунара Прициса имело вес. Замыслы конструкторов он дополнял остроумными решениями. Когда первую очередь комплекса на четыреста коров сдали в эксплуатацию, любопытные повалили в колхоз как на ярмарку.

Председателю было чем похвастать:

— Это наше решение.

— Додумка Прициса.

Старуха бегала по Заливу, захлебываясь от восторга:

— Сам министр приезжал подивиться на Гунаров хлев. Хвалил! Сказал, такому человеку не жалко платить золотыми рублями. — И добавляла шепотом, как по большому секрету: — Были, говорят, из Литвы. Обещают оклад поболе, пусть, дескать, переезжает к ним. У литовцев таких умных голов по коровьим машинам нет. Так он и побежит! А вот оклад повыше у начальства выжмет. Обещали каждый месяц давать вроде бы как премию.

Соседям оставалось лишь слушать да перемывать Прицисам косточки — опять, мол, сумели устроиться, денег куры не клюют.

В Озолгале строительство хором подходило к концу. В «Калнах» кровлю старого дома покрыли шифером и подгнившие оконные, рамы заменили новыми.

Мартынь все чаще стал жаловаться на боль в пояснице. Гунар рассказал ему, что от такой холеры может спасти только финская баня. И раз в месяц увозил отца в соседний колхоз париться. Угощал старика домашним пивом. Облегчения в крестце Мартынь не почувствовал. Но в восторг пришел неописуемый:

— С этаким заведением ни один санаторий не сравнится. Ломоту в костях как рукой снимает.

Старуха Прицисов, наслушавшись его речей, стала требовать:

— Вези и меня лечить.

И рассердилась, когда внук ответил, что таким старым людям баня уже не впрок.

— Там, бабушка, мужчины и женщины должны вместе париться, и все нагишом, в чем мать родила.

Нет уж, от такой парилки избави боже. Старуха Прицисов наклонила голову и нацелилась глазом в Гунара:

— Была бы я помоложе… А такой скрюченной срам людям показываться.

Все, что можно было извлечь из земли и леса, семья Прицисов извлекала. Но и этого им было недостаточно. Мартынь подрабатывал тем, что играл на трубе и бил в барабан.

Ковать и стругать Прицис не умел, зато играть на трубе научился еще пацаном… Ну а бить в барабан для него вообще было проще пареной репы. Левая нога ритмично нажимала на барабанную палочку, правая звякала тарелками. Поскольку Мартынь выступал с двумя инструментами, то и заработок получал в двойном размере. О Мартыне говорили не только в прямом, но и в переносном смысле, что он воюет на два фронта, — Прицис состоял в Озолгальском большом оркестре и в малой капелле Залива.

Оторваться от поля, леса и сада было невероятно трудно. Прицисы и так перегружали каждый дневной час и еще прихватывали ночной темени. Но музыкантам хорошо платили, их сытно кормили. Мартынь был не в силах воздержаться от таких соблазнов. Либа каждое торжественное мероприятие в центре ожидала с тревогой. Обычно сдержанный и строгий Прицис за праздничным столом не мог совладать с жадностью. (Мыслимое ли дело? Пей, ешь сколько влезет, и все даром.) По будням Мартынь не брал в рот ни капли, не имел привычки при встречах с мужиками скинуться на маленькую — сознавал, что после первого глотка не одолеть ему искуса. Другое дело на похоронах — когда гости уже порядком набрались и большой оркестр или малая капелла могли какое-то время обойтись без одного, а то и двух инструментов. Охмелевшей публике довольно было ритма и грохота.

Вначале к покинутому барабану подсаживались коллеги, играли до тех пор, пока Прицис не приходил в себя. Но когда подобные номера участились, музыканты стали возмущаться:

— Надирается, дрыхнет — и еще получает за это два пая.

Как-то на свадьбе недовольные пригрозили, что перейдут к решительным мерам: не заплатят Мартыню ни гроша. Положение спасла Либа. Дудеть на трубе она не умела, но отстучать ритм — это еще куда ни шло. Набралась духу и села за барабан. Лиха беда начало. Оркестрантов и гостей перемена развеселила. Прициене то и дело била невпопад, но, в общем, держалась молодцом и в конце концов получила обе доли, которые едва не выскользнули из рук семейства.