На голову колхозного начальства обрушилась гроза. Однако стоило сказать: «Он ведь спит подвешенный к потолку на канатах» — как все обернулось шуткой.

Когда Паулис подолгу осаждал учреждения, проверки и телефонные звонки начинали раздражать, становились в тягость. Воздействовать на Паулиса силой не стоило и пытаться. Это понимали и председатель, и специалисты. Поэтому был найден другой способ управы. Паулиса стали приглашать на заседания правления, чтобы он мог выговориться. Разумеется, он часто бурчал, уходил недовольный, но писать жалобы перестал и в Москву больше не ездил.

— Я ведь не из-за рубля. Денег у меня достаточно. Могу и тебе одолжить. Но должна быть справедливость!

Паулис писал не часто. Потребность высказаться накатывала на него волнами. И никогда без причины. Скажем, сдвинули мелиораторы в свалку ольховые деревья. Попробуй стерпеть такое! Паулис садился за стол и начинал, как всегда, с одного и того же: «Размышления на тему». Затем выводил подзаголовок, соответствующий злобе дня. В данном случае: «Местное и привозное топливо». Паулис выведал, сколько угля колхоз сжигает в год, сколько жидкого горючего, называл цифры. А его собственные вычисления наглядно показывали, сколько кубометров дров в этом и ближайшие годы можно было бы получить от площадей, подлежащих мелиорации. Автор горячо советовал: всюду, где позволяют условия, сооружать дровяные печи, растапливать также заброшенные. Сочинение заканчивалось вопросом:

«Неужто выгоднее гноить деревья, а топливо возить за тысячи километров из Сибири? Я не призываю останавливать сушилку травяной муки. Дровами железный барабан вряд ли сдвинешь с места, но там, где можно, нужно ими пользоваться».

Письмо было актуально, разумно. И в то же время раздражало своей простотой. Хочешь не хочешь, надо было снова приглашать Паулиса на вечернее заседание. В контору наш отшельник всегда приходил со своим верным другом Бобисом. Во время заседания пес лежал у ног хозяина и ни на кого не обращал внимания. Вопросов накопилось множество. Председатель хотел быстренько с ними управиться.

— Сперва рассмотрим предложение Паулиса. Спасибо тебе, но вот в чем дело. Есть ли смысл двигаться назад и строить печи?

При этих словах Бобис брехнул.

Председатель откашлялся и продолжал:

— Топка дровами — мера временная.

Бобис брехнул дважды.

Председатель покраснел:

— Ты пишешь: ольха в кучах гниет. Но кто у тебя будет возиться с дровами? У нас технология построена на…

Бобис прогавкал пять раз. Председатель стукнул кулаком по столу.

— Ты можешь призвать своего пса к порядку или нет? Гони его в шею, если хочешь здесь сидеть!

Собака вскочила и из лениво тявкающей псины превратилась в злобное ощетинившееся чудище. Паулис махнул рукой, и Бобис умолк.

— Очень мне надо тут рассиживаться! Я ведь только для пользы дела.

— А раз для пользы дела, то не мешай работать!

Это было слишком.

Паулис бросился вон из конторы. Обычно ему разрешали оставаться до конца заседания. Пусть слушает добрая душа, убеждается, что тут все чисто, без жульничества.

На второй день после стычки в Клуги прибыли агрономы со всех районных хозяйств. Руководство хотело показать им навозохранилище, сооруженное без единого килограмма цемента, без единого ведра асфальта и каких-либо конструкций заводского производства.

Было задумано также продемонстрировать Паулисово изобретение. Не для того, чтобы кто-нибудь перенимал опыт. А просто так — шутки ради. Сотворить такое мог только Паулис, и никто другой. Из списанных автомобильных рессор смастерил на площадке нечто похожее на лук для стрельбы. К концам «лука» были прикреплены тросы-постромки. Лошадь впрягали в эти постромки. Концы их Паулис цеплял у хлева за широкий совок. В нем уже был собран навоз. Затем лошадь распрягали. Далее оставалось высвободить фиксатор, и пружина рвала совок вперед. А навоз врассыпную летел на кучу компоста.

К Паулисовым занятиям все относились как к детской забаве. Тем не менее навоз смешивался с торфом равномерно. А это было главное.

В тот день Паулис, видимо, был рассеяннее, чем обычно, и дернул фиксатор раньше времени. Делегация как раз в этот момент осматривала навозохранилище. Агрономы не боялись запаха и не петляли, чтобы не наступить на лепешку. Но когда с головы до ног обрызгивают навозом твой парадный костюм, тут уж никто не устоит. Если до сей поры агрономы сомневались в способности Паулисова устройства равномерно смешивать навоз с торфом, то после точного выстрела все их сомнения рассеялись.

А Паулис как ни в чем не бывало продолжал работу. Главный технолог еще что-то объясняла, но гости удалялись со скоростью ветра, оглядываясь на ходу: не готовит ли чокнутый второй залп.

Народ обсуждал происшествие, надрывая животы. Видать, Паулис свихнулся окончательно. Однако завскладом с этим не соглашалась. На заседании правления она сидела с ним рядом и видела, что всякий раз, когда собака взбрехивала, Паулис левой рукой незаметно щелкал ее по носу.

— Разве дурак додумается до этого?

А Паулис знай себе покачивался в постели, подвешенной на канатах толщиной с запястье. И когда на него нападала бессонница или он отлежит руку, то свешивал ногу через край, отталкивался и под равномерное покачивание засыпал.

Паулис был главный дурак в поселке, а такому все нипочем: хочет — висит на веревках вместе с кроватью, хочет — пишет в Москву.

ВСЕ ДЕЛО В СОБАКЕ

Было время, руководителей меняли, как перегоревшие лампочки.

— Что новенького?

— Председатель.

— Как? Опять?

Арий Ака жил и работал в восьмидесятые годы. В пору, когда большинство начальников чувствовали себя на своих местах стабильно. Кое-где, однако, чехарда со снятиями и назначениями продолжалась. Арию выпал жребий возглавить колхоз, где председатели не засиживались. Кстати, он тоже продержался недолго. Пришлось уйти. Хотя, если рассудить по совести, взяв за мерку завтрашний день, он мог бы остаться и спокойно делать свое дело. Снятый с поста, Арий Ака далеко не ушел. Здесь был его дом, налаженный ритм. Он стал руководить колхозной мелиоративной бригадой, с обязанностями справлялся, зарабатывал хорошо и спал по ночам спокойно.

О времени его правления ходили легенды, рассказывались анекдоты. Приезжим неизменно задавали вопрос:

— А вы знаете, что наш потерял кресло из-за собаки?

— Да что вы!

— Ей-богу, из-за самой обыкновенной псины.

Жаль, никто эти устные рассказы про председателей и директоров не записывал. Могла бы получиться увлекательнейшая книга — летопись сельскохозяйственных изысканий. Полная юмора и печали.

Мы узнали бы о председателе, который прятал документы, печать и колхозные деньги в печи. Потому что так было надежней. Кому придет в голову искать ценности в золе?

Узнали бы и про председателя, который, читая на собрании какой-нибудь циркуляр, поминутно восклицал:

— Толково-то как написано, черт тя побери!

Зал веселился, слушая человека от сохи; посаженный среди бумаг, он не знал, как с ними управиться. Когда его застрелили бандиты, те же люди, что хихикали в зале, стояли у гроба с обнаженной головой, ораторы пели хвалу ушедшему. Человеку, который не имел диплома, но чья мысль была одного цвета с флагом нашего государства.

Мы узнали бы и о председателе, который пришел с завода, был по-пролетарски раскован, преисполнен революционного огня, но не умел запрягать лошадь. И с ним расстались.

Узнали бы и о том председателе, который в годы возвеличивания кукурузы по краям угодий сеял царицу полей, а в середине по старинке — клевер.

Тогда бы нам легче было представить, каково тянуть воз захудалому колхозишке, внимательней прислушивались бы к биению пульса хозяйств-гигантов.

Тогда бы мы поняли, почему укрупняли и снова разъединяли хозяйства, почему ликвидировали маленькие сельские школы и тотчас на том же месте принимались строить новые. И к зигзагам сельской экономики отнеслись бы с бо́льшим пониманием и сочувствием.