Дракон летел к цели. Этих чудовищ, бездомных и не знавших гнезд, смутная, и непреодолимая связь прикрепляла к определенному району охоты. Влечение того же порядка заставляет пчелу разыскивать улей. Ландшафт, запечатлевшийся от тысячекратного повторения, неясный след липкого вкуса и подергивания жертв, тупой страх перед неизвестностью нового обращались как бы в барьер, внутри которого жили, плодились и гибли отдельные группы, разновидности и виды местных драконов. К тому же долгий полет, несмотря на пронизанные воздухом, по-птичьи пустые трубки костей, не был легок. Дракон отдыхал, цепляясь за ветки, и, опустившись на отвесные скалы, по-старушечьи ковылял. С ровной земли он, как и наши летучие мыши, не мог подняться.

Теперь он летел линией взморья глубокой бухты. Тут скрипели деревья. Гигантские верблюдоголовые игуанодоны, присев на корточки, грызли вершины. Могучие и вялые, они были робки. Хищники со страшным вооружением, сцелидозавры, мегалозавры, динозавры-носороги — нападали на них. Не будучи в состоянии умертвить их, они вырывали куски живого мяса, увертываясь от грозных взмахов хвоста.

Волны расстилали скатерти пены по пурпурным раковинам. Тут, в песке, изборожденном следами червей и медуз, еле прикрытые, зрели гигантские яйца колоссов, не знавших врагов. Эти области яйцекладки были их Ахиллесовой пятой. «Затыкатели дыр», крысоподобные, продольно-полосатые, знали сюда ход. Они разрывали мелкозарытые яйца и острыми, в бугорках зубами прогрызали скорлупу. Похитители яиц отличались юркостью, трусостью, острым слухом. Подпольщики фантастического мира, они нашли его слабое место и подкапывались под него. Это походило на состязание Давида с Голиафом. Шаги хиротерия обращали их в бегство. Множество рукозверей бродили здесь, питаясь укаченной рыбой и навозом, гиенообразные, иные чуть меньше быка. Они двигались медлительно, подстать окружающему их медлительному миру; временами подымались на задние лапы, как бы принюхиваясь короткой круглой мордой…

Море не имело границ. Оно тянулось с запада на восток, и полуденное солнце осыпало его золотом. Это был океан Тетис, Центральное Средиземное море мезозоя, вклинившееся между северным и южным континентами от Панамского перешейка до закаспийских степей.

Местность изменилась; за мысом, отделенная двойным коралловым рифом, начиналась сплошная цепь лагун. Резкие, пронзительные крики, непохожие ни на львиный рев, ни на птичьи голоса, раздавались над одной из них. Вздымались фонтаны воды. Чудовища со змеиной головой на лебединой шее, кольчугой черепахи и двумя парами весел-ласт ловили рыбу. Летучим драконам не легко соперничать с ними. Другие показывались редко на поверхность. По виду они напоминали рыб или скорее дельфинов. Плавники заменяли им конечности. Длинное рыло усаживали частые острые зубы. Море вокруг них все кишело спрутами. Яркие, огромные, закрученные раковины плавали, как поплавки.

Дракон пролетел над царством плезиозавров с лебединой шеей и ихтиозавров, похожих на дельфинов. Он миновал выпотрошенные трупы, прибитые к берегу вместе с продолговатыми кусками испражнений ихтиозавров, на которых отпечаталась спиральная складка кишечника. Через миллионы лет, когда эти куски кала доисторических чудовищ окаменеют и станут копролитами, они пойдут на безделушки.

Расстилались неоглядные соляные пространства, естественные градирни, разделенные косами. Тут росли суставчатые и красные растения солончаков. Бури выбрасывали сюда ракообразных и морских звезд, рыб, будущие копролиты мертвых ихтиозавров. Мелкие плезиозавры гонялись за рыбами, запертыми в этих природных западнях. Потоки, набухшие от ливней, сносили трупы обитателей суши. Они накапливались в братской могиле, просоленные, высушенные, как мумии, солнцем, ил затягивал их слой за слоем.

Снова переменилась местность. Открылась долина, глубокий и длинный провал. Красноватые изъеденные скалы стерегли ее. Вершины заострялись башнями и плющились, как шляпы. В часы зноя откалывались куски камня. Душная влажность бани, неколеблемая ветром, скопилась на дне. Кипарисоподобные растения и пальмы с мелкоиссеченными листьями драпировали каменистую почву. Тяжкий, тошнотворный, похожий на ворвань запах нефти плавал в воздухе. Черная и желтая пустыня тянулась рукавом от лагун по долине. Озера ослепительной белизны рассыпались в ней.

И нестерпимый зной гнал сюда сотни гадов, повелителей Земли. Едва ступив на почву обманчивого блеска, они навсегда увязали в ней. Асфальтовые озера и зыбучие пески не выпускали жертвы. Они засасывали медленно, и каждое судорожное движение только больше запутывало в черной и смрадной паутине. Гигантские мясистые травоядные стояли, погруженные по брюхо, по шею; от иных круглым остовом выдавалась спина; торчали пластины и шипы на жесткой чешуйчатой радужно окрашенной коже; метались крошечные головы на колоннах шей.

Гигантские мясистые травоядные стояли погруженные по брюхо.

Их крики привлекали новых и тучи драконов. Чудовищные хищники бросались на беззащитную жертву и вырывали кровавые куски, не замечая, что это их последнее пиршество. Сосущие насекомые облепляли раны и, набухнув кровью, опускались на лужицы асфальта, похожие на грифельную доску. Вокруг гигантов барахталась мелочь. И зыбкий песок, пропитанный нефтью и асфальтом, соком миллионов поколений, принимал труп, с тем чтобы века перегнали его в новую нефть.

Колоссы невообразимых размеров, выброшенные недрами лесов, приходили в долину черной смерти, гонимые темным инстинктом умирающего — умереть там, где умирали другие — инстинктом, которому обязаны своим возникновением кладбища животных.

И пароксизмы панического ужаса заставляли низвергаться в мертвые озера звероподобных динозавров, так же как преследуемые волками северные олени в Лапландии бросаются с отвесных скал.

Дракон летел сюда. Вопли ярости, боли и гибели, кровь и шевеление остановленной, беспомощной жизни, смрад свалки пьяным угаром застилали его мерцающее сознание. Он видел движения компсогната, мелких крыс и птицу со ступенчатым хвостом и зубастыми челюстями возле насекомых, налипших словно на лист для ловли мух. И летающий ящер, рамфоринх, испустил торжествующий лающий крик и, сложив перепонки, ринулся с высоты на этот пир крови.

Его нашли, вместе с первоптицей-археоптериксом — и прочими в переслоенных тонкозернистыми известняками и мергелями сланцах у немецкого городка Золенгофена, где добывается серый литографский камень, а также плитняк для мощения улиц и выделки кровельной черепицы.

Уступы и кольца террас врезались в плоскую равнину. Смятые пласты земли раскололись, и, как гробы кладбища от подземного удара, выбрасывали скелеты мертвецов, спеленутые известняками и песчаниками.

Вершина террас коническими зубьями пилила небо. Река нестерпимого сияния широко ниспадала оттуда. Ночь корчилась в судорогах, словно сдвинулись с места скрепы континента.

Сон отлетел от мира. Леса горели, как щепа. Ураган осыпал искрами черные стволы. И рев чудовищного населения пылавших лесов терялся в реве, какого не может произвести ни одно живое существо, в грохочущем реве скал, стиравшихся в порошок. Эхо долины-провала, вырытой в плоской стране, тысячекратно кидало его подобно яростному хохоту.

К лаве, пучившейся пузырями, нельзя было подступить на километр. Тут уже закипала вода.

Ночные зарева сменялись днями, желтыми от серного дыма. Пощаженная жизнь сжалась на треугольнике, вдавшемся в море. И оно штурмовало его. Он стал походить на осажденную крепость, отрезанную поднявшимися горами.

Тут теснилась та же, знакомая нам жизнь, только еще более колоссальная, еще более причудливая. Голые гиганты вращали колоннами шей. Трицератопс заменил стегозавра. Он был, если это возможно, еще нелепее его. Трехрогая птичья голова обрамлялась костяным жабо. Бляшки, шипы и пластины усеивали его кожу. Страшный, несокрушимый, непобедимый для мышц и зубов любого существа, которое может породить земля, он попирал жалкую зелень обожженных лесов.