Литмир - Электронная Библиотека

— Вы уж беритесь за дело-то, — сказала Рожика. — Коли без полос выкрасите, ровненько, так получите от меня целый пакетик ваших малиновых. Тилдике любит только марципановые.

— Целую ручки… — Бузгар склонился над краской. — Вот тут, не в обиду будь сказано, настоящее знание дела требуется… — Он помешал краску, потом вынул лопаточку из маслянистой массы, поднес чуть не к самому носу, к губам, только что не попробовал на вкус. До чего ж они там все задаются, маляры знаменитые! И ведь какую деньгу заколачивают, под завязку. А другой — знай таскай кирпич да цементный раствор, оттого только, что случая не представилось. Но верхняя койка — местечко все же завидное. Там и полочку можно будет приладить к решетке. На полочке сласти держать… «Нога аиста» открыт до одиннадцати, взять обжаренные свиные ножки, потом пиво. Пожалуй, целую кружку можно. Если эта работенка выгорит. А хозяйку он и на все пятьдесят выставит: деньжата у нее как будто водятся, стоит только на дочку ее поглядеть…

— Тилдике, доченька, я постельку тебе постелила, ну иди, иди же, баю-бай…

— Ма-ам, ска-азку…

— Деточка, золотко мое… — Рожика поколебалась, но потом все же последовала за Тилдике. Дверь она оставила открытой.

— Бузгар, миленький Бузгар, да начинайте же! Уж так я устала за день. Я ведь еще старушке одной помогаю, то да се…

— Так и следует. Помогать — дело хорошее, — покивал Бузгар и вдруг решительно провел кистью через всю стену. Потом поглядел на дело рук своих, локтем опершись на колено. — Первый класс. Первый класс, Рожика, право.

Да никто и не станет искать эту краску, сколько там ее взято, всего ничего. Вон куда выставили, чуть ли не к мусорной яме… Полтора часа — и готово дело.

— А наждаком совсем не обязательно. Гладко, как зеркало…

— …и тогда королевна надела вдруг свою корону. Нет уж, Бузгар, пусть все как уговорились: и шпаклевка, и наждаком…

— Ну дак ежели доверия нету, — проговорил Бузгар и стал внизу у лестницы, — оно ведь можно покуда и оставить как есть.

— Да вы, чего доброго, обиделись? — «С него станется, повернется — и был таков. А потом счищай бритвой наляпанное. Коли взялся, так, верно, понимает, что к чему!» — Я и пятьдесят заплачу, не постою… только вы уж поспешайте, у меня, право слово, глаза слипаются.

Хоть бы не стащил чего. Да где ему, недотепе. Рожика прилегла на розовую дамастовую перину, бочком — чтобы Тилдике не помешать, животик ей не сдавить. И задремала.

Бузгар все косился на ноги Рожики. Одна нога откинулась вбок и, толстая, как колонна, придерживала открытую дверь.

«Вот так-то, — думал он с удовлетворением, — не силой единой!.. Тут еще и ловкость рук нужна да хитрецы малость, в том и секрет. А ей бы разве ж сообразить…»

Каждый раз, проведя полосу, он делал паузу.

«За такую работу и шестьдесят форинтов — не деньги, это уж точно… Пивная пена. Драже с фундуком. Целлофановые пакетики. Шурша-ат…»

Тилдике захныкала, оттолкнула мать.

— Пи-ить хочу… чаю, ма-ам… зачем разбудила?

Рожика, покачиваясь со сна, сползла с кровати.

— Бузгар… о господи помилуй, Бузгар… и это, по-вашему, небесно-голубой цвет?

Бузгар качнул кистью, сделал последний мазок вокруг крана. Покосился на сделанное. «Похоже, вместо василькового я синих чернил подмешал. Либо на банке неправильно было написано. Экая пропасть безголовых повсюду! Безответственные элементы, одно слово…»

— Рожика, цвет изменится, вы уж мне поверьте, вот как кислородом прихватит, от воздуха, значит, это уж так… а утречком, при дневном свете, да что говорить, вы увидите, ой-ой! Завтра приду, легонько лачком покрою, задаром, для-ради вас — что я, не вижу, с кем дело имею!.. — Он поспешно завертывал кисти в клеенку. — Да за такую работу маляр взял бы с вас сотню, и еще ведь материал!.. А я со своим… Жаль, нельзя сейчас рукою потрогать.

Рожика заваривала чай.

«Ну что теперь делать? — думала она. — Не сдирать же! Зато хоть не марко. А для Тилдике раздолье: будет по вечерам писать мелом».

Очень хотелось спать, очень. Она отсчитала пятьдесят форинтов, все мелочью.

Бузгар переминался у дверей, покашливая.

— А конфет, оказалось, нету. Тилдике раздала подружкам. Такая глупышка. Все раздать готова.

— Так, может, ежели вам не в обиду… — пробормотал Бузгар и указал на пачку из-под чая, — все равно она уж пустая…

— Вот эта? — спросила Рожика. Аккуратно расправила золотую фольгу. — Чай экстра… есть тут семейство одно, высоко летают… сорят деньгами…

— Мне бы она кой для чего пригодилась… потому как все одно пустая…

«Можно будет в нее пирожное с кремом положить — все не под подушкой держать!..»

— Берите, берите. — Рожика еще раз внимательно осмотрела пачку, словно ценность ее возросла вдруг во много раз. — Красивый пакетик, ничего не скажешь. Поглядите-ка, вот здесь верблюд. А вот это, вроде капусты, — это пальма. А желтое, высокое позади — пирамида. Знаете, что такое пирамида?

— Спасибо, целую ручки… и малость любую ценить нужно…

— Одно жалко, — задумчиво проговорила Рожика, — что верхушка кем-то оторвана… лентяй, видно, пустой человек открывал… потому вроде бы не закончено…

— Мне и так сойдет. — Бузгар сложил пачку, понюхал, сунул в жилетный карман. «Да ну их, свиные ножки. Свиной студень — вот это еда так еда».

Он оглядел завернутый в клеенку инструмент, попинал сверток ногой.

— Простите, Рожика, ежели чиню неудобство, а только оставлю я все это барахло здесь, у двери. Ужо пришлю за ним утречком. У меня там под рукой малец один ходит никчемушный, за два форинта он заскочит к вам, заберет.

Перевод Е. Малыхиной.

© Издательство «Художественная литература», 1980.

ИЗ СБОРНИКА «РЕЙМСКИЙ АНГЕЛ»

(1975)

ИЗАБЕЛЛА ШЕЙЕМ

Старая солидная гимназия. И это сразу видно, потому что коридоры ее темные, ступеньки лестниц пообивались, а трубы центрального отопления урчат и подтекают. Окна высокие, и верхнюю их часть уже много лет не мыли, так как нет такой длинной стремянки, с которой протирщики стекол достали бы до них. На окнах на самом верху следы метких бросков: присохшие квадратики плавленого сыра, апельсинные корки, окурки. А с недавнего времени на оконной раме висит грязный носок, принадлежавший Никодемусу Карайитису, и это в хорошем, в общем-то, дисциплинированном третьем классе, где учатся в основном девушки, смешливые, с одинаковой «плесенью» на веках, как называет краску для век преподаватель биологии Эрне Хаттанти — между прочим, классный руководитель, — и несколько длинноволосых и вследствие этого ангелоподобных ребят, которые носят ожерелья из костяных зубов и широкие кожаные пояса — за них так удобно держаться, засунув большие пальцы обеих рук. Есть в классе пять-шесть ребят, у которых помимо амбиции достаточно еще и ума, и они находят удовольствие в том, чтобы блистать знанием учебного материала. Такой средний, неплохой класс можно спокойно вести из года в год — ученики не принимали участия в олимпиадах, но и не устраивали особых дебошей. Ну так вот, в этот обычный класс явился этот самый Никодемус Карайитис, а попросту Нико, и нужно же было ему именно сюда прийти. Волосы у него не длинные. Внешность обычная. Уроков почти не пропускает. Сидит на первой парте. Ни по какому предмету не собирается проваливаться, даже наоборот. Бывает, что только он один и решит задачу, по математике. Как-то он поправил преподавателя географии, когда тот рассказывал об одной стране на востоке. После недолгих пререканий удалось выяснить, где она расположена. Точно не знал ни тот, ни другой. Вдобавок ко всему Нико нравится девчонкам. И даже очень. У него смуглая кожа, черные глаза, черные волосы, он высокий, хорошо сложен, занимается дзюдо и носит узкие брюки в обтяжку. Парни, завидуя ему, пытаются посмеиваться над ним, секретарь комсомольской организации (он отрастил себе маленькие бакенбарды) старательно избегает его, и педагогам он сообщил, что «принцип невмешательства» в данном случае его политическая линия.

28
{"b":"562768","o":1}