Простые женские вопросы...
Что-то в этой женщине было не так... Время неумолимо и безжалостно раскрашивало кракелюром морщин когда-то безупречное лицо. У красивых женщин всегда первым стареет лицо, услужливо подсказала память. Да, лицо, а ещё обвисает грудь и ягодицы, целлюлит становится до боли родным словом,а живот начинает соревноваться с задницей в красоте округлых линий. Кто сказал, что женщину красят годы, что девушка и женщина - две разные ипостаси одного прекрасного существа? Враки всё это! Хочешь того или нет, но с увеличением груди с годами зона декольте уменьшается в геометрической прогрессии. Ну, у адекватных людей. Морщины ведь , как земля во время засухи, хочешь или нет, но незаметно покрывают и эти места гордости и шаловливого торжества. Сколькими мужчинами спонтанно овладевало неизлечимое косоглазие при виде этих божественных персиков, игриво выставленных на витрине в рекламных целях! И где они сейчас, эти лупоглазые красавцы? Мужчины, как года, уходят неспросясь в неизвестном направлении, оставляя после себя боль сожаления и слабую надежду, что может быть это ещё повторится... Повторится, когда-то,но не с тобой, услужливое подсознание навязчивым эхом упорно портило настроение... Да, и губы! Точно! Ей совсем не нравились губы этой женщины. В молодости не нужна помада. Круговое движение язычком и влажные губы обеспечивают тот убойно-термоядерный sex apil, который сбивает с ног и спустя десятилетия отзывается бессонными ночами и спонтаной эрекцией под одеялом у всех, попавших в зону поражения. Помада совсем не нужна, она лишь придаёт эффект дешевизны и пошлости с привкусом продажной любви. Иное дело зрелые женщины. Здесь помада, как костыли для убогого. Без неё ты будто раздета и не можешь выйти никуда. Красота покрашенного искусственного яблока, где отсутствие аромата свежести компенсируется вызывающе яркими красками, с ощущением близости профессионального сводника, расхваливающего свой товар узкому кругу специфичных клиентов. Это так сексуально! Не красиво, а именно сексуально! Красота увяла, осталось нечто, именуемое среди прилично-интеллигентных людей этим словом, облегчающим принятие таких слов как года и старость... И ещё волосы... Безупречно-элегантная причёска этой женщины почему-то раздражало. Было в этой безупречной гармонии что-то от искусственных цветов, таких же идеально-красивых и безжизненных. Непоколебимость памятника с холодом молчаливо-равнодушного мрамора, вызывающе-гордо стоящего над трупом и не имеющего к нему никакого отношения. Воспоминание услужливо напомнило ей собственную роскошную гриву школьных лет. Эти мягкие, головокружительно пахнущие волосы, которые и после ночного барахтанья в кровати были прекрасны, были безупречно красивы и были живыми. Парикмахерские с мелированием, завивкой, укладкой сделали из волос этой женщины стог соломы, который лишь по недоразумению ещё называли волосами. Это были остатки её прошлого, забальзамированные и тщательно уложенные, как гримируют труп, для того, чтобы расстроенные родственники могли смотреть на всё это без содрогания. Вот, что вызывало в ней глухое раздражение при виде этой женщины, вот, что было каким-то неуместным и нарушающим гармонию...И ещё глаза...Глаза - резюме человека. Они скажут всё, даже то, что ты не произносила вслух сама. Всё остальное шелуха и суета духа, созданное может быть для того, чтобы украшать или скрывать эти бездонные колодцы души. Глаза этой женщины были мертвы. Мертвы уже много лет. Горящие глаза юности гаснут быстро. Жизнь - лучший пожарник. Она умудряется гасить огонь, возле которого мы греемся, порою всю жизнь. И плевала она на все наши желания и потребности, непонятно как решая всё за нас . И только мы сами можем пытаться сопротивляться этому, ведь если огонь гаснет - наступает тьма. Когда тухнет огонь и они застывают в холодном равнодушии всепонимающей старости, на помощь приходит косметика. Паралитик может быть красивым и привлекательным твердит она. И тонны туши, накладные ресницы, татуаж и все остальные ухищрения стараются убедить нас и окружающих, что мы ещё живы, молоды и местами красивы. Но главное потеряно, и бестолку бегать, словно Диоген, днём с факелом крича ищу человека, молодость не вернёшь. Это потеря из числа невосполнимых. Её не заменит машина и колье, любовник с причитающимися аксессуарами и зависть в глазах подружек. Неосязаемое нечто , нагло растворившееся в призрачной дали прошлого с билетом в один конец, лукаво смотрящее на твои величавые барахтанья в застывшем янтаре сегодняшнего дня, и заключающее ставки с судьбой на твои адаптивные возможности... Нет, глаза этой женщины определённо не нравились.... И вдруг, в глубине этих глаз появилась до боли знакомая усмешка, которая всю жизнь помогала преодолевать все гадости и подлости мачехи-судьбы, ведь несмотря ни на что надо было жить. И эти глаза ожили, в них загорелась та самая упрямая и наглая искра жизни, которая не угасала никогда. Она оживила замершую напротив жещину, озаряя лукавой улыбкой угрюмую тесноту зеркала, зеркала , стоящего напротив. Две женщины синхронно улыбнулись друг дружке, а чего горевать, ведь впереди ещё время длиной в целую жизнь, жизнь, которая начинается только сегодня...
Сон Пупкина
И снился Пупкину страшный сон... Будто собрались все знавшие его близкие и не очень и даже просто откровенные зеваки в каком-то странном здании очень похожем на старую католическую церковь, со множеством скамеек, заполненных людьми, и странным сооружением в виде цилиндра с поручнями посредине. Стоять на нём невозможно, надо постоянно перебирать ногами, чтобы не свалиться, держась при этом за ржавые металлические поручни...
За старым, мощным дубовым столом восседала его давний критик Вера Степановна со стопкой его, Пупкина , произведений и что-то вдохновенно писала... И понял Пупкин, понял с какой-то холодной отчуждённостью, что это его сейчас будут судить, по всем делам его литературным... И заплакал, и больно стало ему от собственного бессилия и осознания общего непонимания его, Пупкина, душевных терзаний... Соскочил он с этого пытательного снаряда "писатель на колесе" и дурным голосом заорал:
" Ну, собрались, вурдалаки! .. А самого-то главного и не ведаете, судьи хреновы!.. Как меня судить-то можно!.. Ведь вот, пишу... А разве , скажите на милость, возможно всё время золотые орешки лузгать и брильянтовые произведения на гора выдавать?! Ведь сам знаю, что на одну приличную вещь - десять всякого говна выходит, самому читать стыдно... А ведь ещё жить надо, да и покупают всё подряд... Вот и скажите, что с этим добром делать, выбрасывать али нет... А ведь иной раз возвращаешься к этому самому дерму и вроде как из него приличную вещь делаешь... Но кто оценит это кроме меня самого! Кто? Вы, Вера Степановна, которая по своему косноязычию двух слов связать не можете и слово "гений" с тремя ошибками пишете, плебс наш доблестный, который кроме диалогов ничего не читает и авторские отступления за пустые пробелы считает и который вот это моё самое неудавшееся литературное говно за гениальные пассажи почитает?.. Кто судьи эти?.. Ведь тогда во всех собраниях сочинений надо бы безжалостно удалять все черновые варианты и откровенно слабые вещи, дабы автора не позорить - и, глядишь, от стопки томов останется тонюсенькая книжица!.. Вроде бы и так! Так нет... Иной автор за гениальную вещь считает то, что в здравом уме и на трезвую голову ни одна б...дь читать не будет. Наоборот, то, что случайно не выкинул или не сжёг или друг-пидераст сохранил, остаётся на века его драгоценным "золотым творением" , классикой жанра и предметом любования старых дев, а он, автор, застрелился бы сразу коли узнал об этом... Так кто же на самом деле судья беспристрастный и честный?... Эх, ВЫ!.." И он горько-горько заплакал, размазывая слёзы и сопли по лицу руками, испачканными чернилами и непосильной работой...
