Андрей опрокинул стаканчик и сразу решил, что ему есть что сказать, то есть стал чудовищем и захорохорился.

– Вот смотрел-смотрел я на ваши ноги, – обратился он к девочкам, ответившим ему одним общим недоуменным убийственным взглядом, причем смотрели они вовсе не на него, на него еще смотреть, много чести, а друг на друга, типа вот идиот!.. – и вспомнился мне старый-старый анекдот, анекдот, что называется, с бородой. Открылся, значит, эдакий бордель для женщин, в несколько этажей. Заходит посетительница. Перед ней дверь, а на двери табличка: «Здесь короткие и тонкие», рядом же стрелка вверх. Женщина, разумеется, поднимается на второй этаж… На втором этаже опять табличка: «Здесь короткие и толстые», а рядом опять стрелка наверх. Женщина взволнованно поднимается выше. На третьем этаже табличка: «Здесь длинные и тонкие», и опять стрелка! Напрочь заинтригованная женщина восходит еще выше, на последний, четвертый этаж. Тут табличка: «К вашим услугам длинные и толстые». Но рядом опять есть стрелка! А дальше-то крыша. Женщина, подобрав подол, выбирается на крышу под звездное небо. И тут под звездным небом на крыше водружена последняя табличка, даже не табличка, а знамя полощется, а на знамени надпись: «Чего ж тебе, лярва, еще надо?..»

Анекдот никого не развлек, никто не засмеялся, даже не улыбнулся; нет, один из ровесников улыбнулся, даже засмеялся, но не то чтобы над анекдотом, а над самим Андреем. Если своим появлением Андрей отчасти стеснил гостей, то теперь они поняли, что перед ними полное ничтожество, успокоились и стали беззаботно вершить свой праздник, танцевать. Анекдот понравился одной Миле, точнее, не понравился, она не смеялась, а как-то заинтересовал ее. Она долго и сосредоточенно смотрела на Андрея. Андрей, даром что пьяный, засуетился под ее взглядом и позвал через стол:

– Мила, сядь ко мне на колени.

Мила будто не услышала, к тому же одновременно ее пригласили танцевать, она осклабилась и пошла. Андрей посмотрел долгим взглядом на ноги, безукоризненные, как звездное небо над борделем, но нет – страшна девка, страшна, как ядерная война, и обратил опять свой испытующий взор на ноги почти безукоризненные, той, искусительницы с расцветающей буйным цветом улыбкой. Вроде давеча в пыли валялся, в рубище и струпьях, а сейчас уже и думать о ней забыл, но – почти забыл, почти.

Девушка отнекивалась, Андрей настоял на танце. Девушка была прекрасна, но Андрей не знал, что с ней делать. Он знал, что делать с Милой, но Мила танцевала со своим партнером так отрешенно, так безоглядно, а Андрей, наоборот, все время оглядывался. «Ты чего оглядываешься?» – спросила его девушка. «Да, ты права, – согласился Андрей, – мне как-то ближе Орфей, нежели Лот, и это подводит меня…» После этой фразы девушка мгновенно утратила к Андрею последний интерес. И хоть он теперь не оглядывался, а наоборот, назойливо искал ее кобальтового взгляда, синеющего, как витраж, уже она оглядывалась, скучающе озиралась.

Андрей протрезвел с тоски и стал собираться. Он выбежал на мороз. Мила с собакой – за ним.

– Я тебя провожу, – сказала она, – заодно с собакой погуляю.

– Наоборот. Заодно проводишь.

– Какая разница?

– Да, действительно никакой. Я слишком щепетилен. А все оттого, что не надо было мне приходить.

– Почему? Я так рада, что ты пришел.

– Чему ты рада? Какую радость я тебе принес? Только праздник тебе подпортил.

– Да нет, не скромничай, ты не подпортил, а испортил.

Андрей опустился на заснеженную лавочку.

– Ну, не переживай… – Мила вдруг исполнила его давешнюю просьбу, села ему на колени, взяла его голову ладонями в вязаных перчатках и стала нежно и осторожно целовать его в щеки и лоб. – Бедный мой, бедный! – бормотала она.

Андрей не обнял ее, он так же крепко и неподвижно сидел в снегу. Он чувствовал, что Мила вовсе не отдается ему, а что она немножко захмелела и целует его от умиления. Но при этом он уже знал, что она теперь в его власти, если только он не шелохнется сейчас и не спугнет ее расцветшего на морозе умиления. Мила вскочила с его колен. Она глядела на Андрея самозабвенно и машинально придерживала дергающую за поводок собаку.

– Я пойду, Мила, – вкрадчиво сказал Андрей.

Мила вскинула подбородок.

– Иди…

Он пошел, а она все стояла. Когда Андрей миновал детскую площадку и оглянулся, Мила с бодрым прискоком вошла в подъезд. Что бы значил этот прискок?

Через неделю Мила приехала к Андрею. Сидели весь вечер, никак не могли допить бутылку противной «Имбирной». Мила восторженно выкидывала в сторону Андрея руки, распространялась о каком-то настоящем индейце, встреченном ею в метро. Откуда в зимней Москве натуральный дальнозоркий индеец? Как он сюда попал? Он пришел за мной! Он так на меня смотрел голубыми бликами черных глаз, как на свою единственную скво! Я и есть его единственная скво! Представляешь, настоящий, все мои ухажеры из Строгино такие смешные, хорошие, но смешные, а он не смешной… Да, да! Кожаные слаксы со шнуровкой, косуха такая классная, родная, с бахромой… Родная – это из резервации? Да, наверное… Мечтательно. Сапоги-казаки узорчатые, на запястьях такие улетные фенечки, настоящие, обрядовые! Он молодой, но он такой уже мужик. – Она сжала кулаки и округлила глаза. – Орлиные ноздри, скулы, взгляд, крыло длинной челки, кажется, с ним полетишь над каньонами в мелово-синие небеса!..

Начитанная девочка, залитературенное сравнение. Начитанная, но в меру, вершки, но не корешки, корешками здесь не пахнет. А надо, чтобы пахло корешками. Над каньонами, впрочем – это клип «Пинк Флойд» «Learning to fly»… Я больше люблю диск семьдесят седьмого года «Animals», там, где собаки воют. Летать – не летать, это уже попса, это уже с жиру, а там, где собаки завывают, это да, это я люблю. Да и не начитанная вовсе, начитанные – они пришибленные, она от тех лохматых с кухни понахваталась, рок-н-ролльные небеса, восприимчивая девчурка, хотя, конечно, ни в зуб ногой, индеец какой-то. Я, наверное, не посмотрел какой-нибудь американский фильм, вот и не въезжаю теперь. Хочется выть, как собаки на диске семьдесят седьмого года. И он так на меня смотрел, с такой… любовью, наши гаврики так посмотреть на женщину не способны, хоть по уши влюбятся – все тянется рука в затылке почесать, эхма… А тут какой-то клекот слышится в смуглой груди, у меня тоже клекот. Ага… В малокровной груди… Мы улетим с ним вместе, он оборотень, он орел, только добрый! Да, добрый оборотень, это бывает. Мы с ним обязательно еще встретимся, точно знаю!

Тогда действительно была уверенность, что в Москве можно еще раз случайно встретиться, и встречались.

Родину, Мила, любить надо. Она на то и Родина, чтобы ее любить. Ну что ты как по телевизору. Телевизор, Мила, тут ни при чем, телевизор тут никаким боком… Не знаю… Легкомысленно. Чертовщина! Что-то в ее словах такое помимо rock-n-roll sky, неизбывных восторгов Строгино и тривиального кокетства, какая-то тревога; что-то от семьдесят седьмого года, ей тогда было года два, а мне пять; от мелово-красного кирпича недействующих, задержавших дыхание церквей; наверное, ей холодно, наверное, у нее холодные руки, и пальчики на ногах в этих смешных махровых носках озябли. И меня это слегка цепляет, подзуживает, потому что это в моем вкусе, и я плыву, как линь, мягко скольжу против течения. Я всегда забегаю вперед, смотрю, что будет в конце, заступаю, как прыгун в длину, а теперь почему-то не забегаю, не заступаю, потому что жизнь, темный донный городской вечер струится мне навстречу, а я скольжу и не боюсь остаться один. Пусть она уходит, эта малокровная красотка со своим индейским мелово-голубым бредом, пусть продолжает бредить у себя в Строгино на первом этаже или пойдет к подруге, надо же обсудить. Еще не место и уже не время, нет, уже не место и еще не время, мысли заплетаются, имбирная? Хотя я трезв, как оконное стекло. Уходи – я глазом не поведу, пальцем не шевельну.

Мила вещала об индейце, сидя на спинке кресла с ногами на подлокотниках. «Да, это был настоящий индеец!..» – простодушно воскликнула она в заключение, от избытка эмоций вертанулась всем телом и сверзилась с кресла, бухнулась задницей об пол. Ликованию Андрея не было предела, он хохотал как умалишенный. Мила растерянно сидела на полу, ей было больно, но она, морщась от боли, тоже хохотала и смотрела Андрею в глаза. А что? Кара за индейца. Ха-ха-ха!