Разубеждать ее не имело смысла… Гитара смолкла, и тишина как бы сгущалась от монотонного плеска волн, которые легонько прикасались к берегу. Было торжественно и тихо. И наконец Андрей почувствовал: они наедине. Его рука, лежавшая на плече сестры Боневой, согрелась и задрожала.

— Поздно… — с беспокойством сказала она, и он не понял, что она имела в виду — дело или поздний час. Часовая стрелка приближалась к половине десятого, и, наверное, весь город, кроме Главной, опустел.

Он почти бессознательно обнял ее и начал медленно привлекать к себе. Ее взгляд еще блуждал, но она не могла не почувствовать, как их лица сближаются. Это сближение могло продолжаться до бесконечности, потому что чувственное прикосновение отдаляло их.

Он целовал ее шею, притрагивался губами к закрытым глазам и ощущал ее неровное, сбивчивое дыхание. У него было ощущение, будто он наталкивается на это ее дыхание, которое ритмично отбрасывает его назад. Андрей целовал Юлию… Тело Юлии было молодым и гибким, и он прижимался к нему, чтобы обрести уверенность.

Неожиданно сестра Бонева отстранилась и встала.

— Вы мучаете себя, — с беспокойством сказала она, но в голосе ее не было сочувствия.

— Почему? — глупо спросил Андрей и тоже встал.

Оба молчали, как будто боялись что-то разрушить. Андрей избегал задавать вопросы, а сестра Бонева с немым усердием оправляла платье, смахивая налипшие на него смятые листья и сухую траву. Она была похожа на женщину, которая вытряхивает одеяло, высунувшись из окна.

Они вошли в темную аллею парка, подходившую почти к реке. Шли рядом, и Андрей схватил ее за руку.

— Я хотел вас спросить, — робко начал он. — Когда вы узнали о связи вашего мужа с сестрой Виргилией?

— Непосредственно перед операцией, Первого мая, — удивленно ответила она.

Андрей облегченно вздохнул. Очевидно, сестра Бонева постоянно лгала ему, но это ей шло. Ложь сидела на ней, как красивое платьице на маленькой шаловливой девочке. Его руки еще хранили тепло ее тела, и Андрей понял, что несколько минут назад он обнимал не Юлию…

На речном вокзале они расстались торжественно, как люди, которые близки, но еще не все сказали друг другу.

— А знаете, — смущенно проговорила сестра Бонева, — это был чудесный вечер…

Она попыталась изобразить на своем лице ироническую улыбку, но Андрей держал ее руку, и это, наверное, помешало ей. Потом он увидел, как ее силуэт растаял в глубине Главной улицы…

13

Они вчетвером играли в бридж, а хозяин дома все приглашал меня танцевать; кажется, перед этим он успел выпить. Только в углу горела лампа, освещая маленький столик, за которым они сидели, а посередине комнаты лежали световые блики. Они были похожи на клочки бумаги, разбросанные по ковру.

После каждого танца я присаживалась возле Андрея и с какой-то тревогой всматривалась в его карты, а хозяин возвращался к своей приятельнице. Затем он снова неожиданно поднимался, с инфантильной улыбкой на лице подходил ко мне и широким глуповатым жестом приглашал на танец. Он был неплохим парнем, рубашка лимонного цвета шла к его коричневым брюкам, но он был под хмельком…

Андрей мало знал его, только по курсу, он проходил практику в другой юридической консультации, но принял его приглашение, так как по комсомольской линии распределение зависело и от него. Андрей стремился любой ценой остаться в Софии.

Приятельница хозяина дома была серьезной и симпатичной девушкой, но она безнадежно увлеклась бриджем. Остальные игроки все время молчали, и я даже их имена не сумела узнать. Угощали домашней ракией, слабой, кисловатой. Вообще в царящей здесь атмосфере что-то раздражало меня. Андрей же упрямо повторял, что его партнерша играет отлично, что ракия — не ракия, а огонь. Я стоически переносила все вплоть до десятого танца, потому что понимала, как важно для Андрея остаться в Софии. Руки хозяина дома все крепче сжимали мою талию, он дышал все тяжелее и напоминал пса с вывалившимся от жажды и усталости языком! Чуть задыхаясь, я вернулась к Андрею и, тронув его за плечо, спросила, не пора ли нам уходить.

— Ни в коем случае… — заикаясь, пробормотал хозяин и, расстегнув на груди рубашку, принялся обмахиваться.

— Я думаю, еще рано… — согласился Андрей, — к тому же здесь так мило…

Мой взгляд, во всяком случае мне так показалось, прошел через три этапа — сначала я посмотрела на него очень нежно, потом ужасно грустно и, наконец, в моих глазах остались лишь тревога и пустота, как и во мне. Как мне хотелось быть слабой и покорной! Андрей сдавал карты и остроумно рассказывал плоский анекдот. Магнитофон меланхолически выл, словно в углу сидел слабоумный. Кто-то поднял тост: «Ваши враги — наши враги». Мне было скучно и противно; я закурила и вышла на балкон.

Отсюда, с девятого этажа, София выглядела огромным освещенным полем. Где-то справа оранжево светились позолоченные купола Александра Невского^[30]. Я чувствовала, Андрей презирает этих людей, видит нелепость и магнитофона, и домашней ракии. Тем не менее самый умный парень из всех, кого я когда-либо встречала, продолжал играть в бридж, сдавая карты с видом заправского шулера. Думаю, мне не было больно — мне было плохо. Я чувствовала, как растворяюсь в собственных мыслях. Я не могла сердиться на Андрея, так как любила его, но в моем сознании все время возникал образ какой-то ограды и мы, идущие параллельно по обе стороны. Ограда — незрима, как и наша устремленность друг к другу.

Я с раздражением восприняла присутствие на балконе хозяина дома, потому что он мешал мне думать об Андрее. Его тело все плотнее прижималось ко мне, от него шел противный липкий запах пота. Я почувствовала, как его губы коснулись моей щеки, и обернулась. Видимо, я едва сдерживалась, чтобы не расплакаться, потому что он вдруг перепугался и, словно протрезвев, стал повторять:

— Извините… Я просто, черт возьми…

Он был неплохим парнем.

В гостиной Андрей сдавал карты с видом заправского шулера.

— Нам пора, — громко, не терпящим возражений, спокойным голосом сказала я. Наклонившись к Андрею, я шепнула ему на ухо:

— Твой приятель пытался поцеловать меня…

— Понимаю, — так же тихо ответил он, и я пожалела, что не могу видеть его лица, — сейчас, две-три минуты…

Я медленно надевала пальто в прихожей. Андрей обладал страшным оружием: он во всем со мной соглашался. Он готов был поддержать меня в любом моем желании, как бы неожиданно или наивно оно ни выглядело. И тем самым лишал его всякого смысла. Андрей ходил на мои поэтические вечера и делал это с не меньшим упорством, чем я организовывала их. Андрей готов был принять и поддержать любое мое огромное разочарование и таким образом свести его на нет.

Домой я не торопилась. Пять минут я простояла перед витриной магазина Центра Новых мод, и мне понравилось длинное лиловое платье с пышными рукавами. Мне хотелось купить цветы, но все было закрыто. Я поняла — пойду домой одна, пора. «Сейчас, две-три минуты…» — звучало, как пришедшая на память далекая песня.

Я испытывала удовольствие оттого, что долго привожу в порядок свою постель и, сама того не желая, прислушиваюсь к мелодии, которую насвистывает Андрей, вызывая меня. Он упорно стоял под моим окном. Я осторожно раздвинула шторы и увидела его. Он задрал голову, пытаясь, видимо, разглядеть меня, его руки были бессильно опущены. Картина была отупляющей, посредственной. Я не показалась ему… Я чувствовала, что не должна видеть его сейчас, потому что, если мы встретимся, я уже никогда не смогу с ним расстаться. Никогда!

14

Андрей испугался, что сестра Бонева не войдет в дом и они останутся у входа. В любой момент их мог увидеть прохожий, эта глупая мысль не давала ему покоя. Улица, освещенная фонарями, простиралась вдаль и была похожа на огромную распластанную тень. Весь день Андрея волновало лишь одно: как он предложит ей зайти…