Литмир - Электронная Библиотека

7

Рита гасит окурок, возвращается в купе. Поезд идет теперь медленнее. Уже стемнело, но можно различить вдали горы Фриули, черные треугольники на фоне беззвездного неба. Она становится коленями на одно из сидений, смотрит в окно, пытаясь по расположению и частоте огней угадать, через какие населенные пункты они проезжают. Незадолго до границы она начинает копаться в сумочке. Кредитную карту Эннио прячет в трусики, наличные деньги и чеки кладет под суперобложку книги. Услышав, что в коридор вошли таможенники, закрывает глаза.

Через несколько дней, размышляет Рита, они опять будут состязаться в уженье рыбы. Встанут в ряд на мостках, у каждого самое малое пять удилищ, закрепленных в камнях, и, едва рыба клюнет — внимание! — подсечь, выхватить из воды, прихлопнуть. А бывает, какую-нибудь рыбину бросают в ведро живьем, поверх других, и она там дергается, бьет хвостом. Иная и выскочит из ведра, и, незамеченная, останется лежать — горстка чешуи на горячем камне — с разинутым колючим ртом.

Пограничник раздвигает дверь купе, зажигает свет. Рита протягивает ему паспорт, откидывается на спинку кресла, скрещивает ноги. Она чувствует, как съезжает по телу кредитная карта, берет сумочку, кладет ее на колени. В коридоре какой-то ребенок пытается опустить окно. Пограничник качает головой и показывает ей паспорт. Паспорт Эннио.

8

Ни собачьего лая, ни гуденья автомобилей, которое меня раздражает, Мареш не торчит в дверях, Пауль в Риме, но магнитофонная запись ничего не дает: неприятный, как будто нарочито измененный голос, и разговор сплошь на узкоспециальные темы. Какое мне дело до фокусных расстояний и формата пленки.

На оконном стекле — отражение круглой лампы: кажется, что за окном полнолуние.

В первый год Эннио еще старался говорить по-немецки, как и вообще сохранить кое-что из ее прежнего мира. Он ходил на вокзал, чтобы принести ей немецкоязычные газеты, даже строил планы поездок в Вену. Мне он нравился. Дело было не в рыбах, они вышли на первый план, когда Рита стала искать решающие доводы; в то время крестный путь был у нее уже позади. В конце концов каждое слово оказывается фальшивым, сводится к своему буквальному смыслу и не оставляет выхода.

Всегда одна и та же история: когда я влюбился в Марианну, то думал, что все мои прежние увлечения не идут ни в какое сравнение с этим, и был убежден, что вероятность нашей встречи составляла единицу на миллион.

Пива в доме нет, хоть шаром покати; а я, как нарочно, должен ломать голову над темой: «Фотография» — над лживостью фотоснимков, над манипуляцией ими как искусстве, словно вся история фотографии не была одновременно историей сплошных манипуляций. Уже черно-белые фотографии дедушки с бабушкой ретушировались с помощью кисточки и комка ваты. Вайднер невежда, он ничего не знает. Мне приходится теперь самому придумывать то, что он должен был мне сказать; у него не нашлось даже той фотографии Ленина с Троцким — известного случая «откорректированного» изображения. А что с ним произошло? — спросил он меня.

Кто знает, может быть, Марианна так же быстро убрала меня с наших общих снимков, как внезапно исчез с фотографий Троцкий.

Наши полеты во время отпуска были рассчитаны так, чтобы Марианна получила оптимальные возможности для фотосъемок: прямо перед восходом солнца или прямо перед заходом. При этом большинство снимков в воздухе все равно оказывались неудачными, ведь рейсовые самолеты летят слишком высоко и все заволакивается дымкой. Она была недовольна, если ей не удавалось занять место у окна, протискивалась к другим окнам, держала фотоаппарат с наклоном, не проверяла ни экспозицию, ни размер кадра и всему удивлялась. Когда мы летели в Нью-Йорк, она сидела поблизости от реактивного двигателя; все снимки вышли нечеткими, мерцающий горячий воздух действовал, как мягкорисующий объектив. Меня злила ее манера перестраивать наши планы. Ей было неинтересно гулять со мной по городам, любоваться природой, вкусно есть; она беспрерывно искала сюжеты, стремилась к максимальной фотодобыче. Что касается еды, ей бы только не умирать с голоду: одной булочки и двухсот граммов колбасы хватало на целые сутки.

Рита всегда покупала самые лучшие продукты, а Эннио запасался овощами у своего приятеля на площади Санта-Мария Формоза; так или иначе, еда у них была изысканная, вкусная, мясо тоже превосходное. Теперь она наплачет мне полную жилетку, как все тут ужасно: овощи из парника, мясо жирное, вино невозможно в рот взять. Скверная еда и неудачные покупки — ее любимые темы.

В Вене она будет задним числом превозносить свою безотрадную жизнь, с восторгом вспоминать каракатицу с полентой или печенку по-венециански, словно еда — это ее родина.

Я ни слова не понимаю. Надо, чтобы Денцель сделал свое интервью более внятным — пусть поупражняется, не то я заставлю его перенести весь текст на бумагу. Еще раз: пленка, негатив, снимок — этого больше не понадобится, цифровая камера заменит привычные процедуры. Полученная картинка появится на мониторе и через спутник будет передана по всему миру.

А как можно разоблачить цифровые фальсификации?

9

Одну минутку, говорит Рита, стараясь сохранять спокойствие. Она достает из кошелька удостоверение личности и протягивает его пограничнику. Куда она едет? К брату в Вену, ее муж уже там. Офицер широко улыбается и уходит. Итальянские таможенники пробегают по коридору, не заглядывая к ней в купе, только ребенок, так и не одолев неподвижное окно, прижимается лицом к стеклу двери, расплющивая нос. Когда Рита зовет его к себе, он удирает.

Глава вторая

1

Каждое утро, думает Рита, я просыпаюсь около четырех часов. Каждое утро смотрю на хмурое небо, на ветви деревьев, качаются они или нет, ищу просветы в облаках. Страх, что я не смогу уснуть, отравляет мне весь вечер. У меня все больше сдают нервы. Стоит мне только подумать о том, чтобы лечь, как я начинаю дергаться. К напиткам, которые возбуждают, я не притрагиваюсь, пью вместо них молоко или мелиссовый чай, стараюсь ровно дышать. Антон, глядя на меня, качает головой. Займись онанизмом, советует он. После оргазма удивительно хорошо спится.

Уже в середине дня я знала, что нынешней ночью мне не заснуть, и приняла все профилактические меры: бегала на рынок, чтобы купить одну-единственную луковицу, три раза взбиралась по лестнице на пятый этаж — туда и обратно; выносила мусор, стеклянные банки и макулатуру, убирала, проветривала комнаты, наедалась до тошноты, но даже переполненный желудок не вызывал ощущения вялости.

Бессонницу можно предвидеть, она дает о себе знать заранее: голова становится самостоятельной, у нее открываются собственные резервы, некий потайной мотор, который заводится, при том что остальное тело этому помешать не в силах. Так что нет никакого смысла доводить себя до изнеможения, телесная усталость очень редко приводит к вожделенной сонливости.

Рита чувствует какое-то давление в висках, будто бы что-то жмет на них изнутри и готово вырваться наружу. В доме напротив зажегся свет — в том самом доме, фасад которого вчера ночью был ярко освещен горящими окнами. Рите ни разу не удалось рассмотреть ту квартиру, занавеси задернуты днем и ночью. Из трубы идет дым, трос виднеющегося сзади подъемного крана болтается из стороны в сторону. Рита встает, на цыпочках пробирается на кухню. На столе стоит тарелка с колбасой и сыром. Она впихивает в себя все, что находит: ломтик ветчины, остаток сыра горгонзола, два куска хлеба. Потом берет из холодильника молоко, наливает в стакан и уносит с собой в комнату. В небе поблескивает самолет. Отяжелевшая и сонная, Рита падает на постель. Она поудобнее подбивает подушку, натягивает на себя одеяло. Когда она снова поворачивается к окну, самолета уже нет — он скрылся за грядою туч. Она считает часы, оставшиеся до подъема, кончиками пальцев массирует виски. На какой-то миг ей кажется, будто она проваливается в сон, но вдруг раздаются шаги, это Антон выходит из своей комнаты — сна как не бывало, и она опять ворочается с боку на бок.

6
{"b":"562464","o":1}