— Это поможет мне, безумная, — стирает её губы в долгом поцелуе. — Я хочу забыть тебя, — вгрызается по-волчьи зубами. — Я не принимаю слабых девушек. Побудь слабой, — раздирает в кровь губы.

Он хочет забыть её. Так сильно, что теряет адекватность.

Влада терпит терзания плоти, не представляя, откуда в ней столько смирения. Наверное, она действительно позволит забыть себя.

Толчки в ней неимоверно сокрушительные, обездвиживающие. Напоследок. Прощальное.

Она ни слова не говорит поперёк.

***

Брат материт в первый день нового года.

И этот год не станет новым после такой перебранки. Он останется солиться в рассоле прошлых проблем.

Никто не останется прежним.

Петька. Мирон Дмитриевич. Катерина.

Влада.

Вл – ада.

Так много ада в одном имени.

========== Часть IX. ==========

Даня смазывает неровные рубцы на спине Влады живительной мазью. Пальцы холодные, почти не гнущиеся, будто позаимствованы у мертвеца.

Он знает, от какого именно «шутливого» предмета её спина разошлась по швам раскроенным кожзаменителем, но матерные слова все давно изведены, ещё в начале января; осталось только — «зачем ты позволила сделать с собой такое», и это не вопрос.

Влада молчит двадцатый день к ряду. За это время волосы слегка отрастают. К лету они будут по плечи (у); то ли волосы, то ли проблемы.

Даня закручивает тюбик с мазью. В другой комнате обрываются телефоны; все попеременно. Это Катерина на проводах; не вешается, просто хочет узнать, не ждать ли свадьбы.

Не ждать.

Но она не ответит ни по одному телефону. Пусть Мирон Дмитриевич сам покажет дату в календаре их не свадьбы.

У Влады завтра самолёт в Индию. Языки билетов, ваучеров, страховок выглядывают из заграничного паспорта. Свобода океаном (пока это только вода из насадки душа) плещется на уровне щиколоток.

Она летит к родителям.

***

Влада застёгивает ажурный бюстгальтер, прикуривает сигарету, взлохмачивает волосы.

Влада второй месяц спит с мальчиком-фрилансером из городаN. Он делает отличные татуировки, плетёт дреды и вегетарианит пятый год; он идеальный островной житель, по мнению девушки. Он идеальный Петька. Правда, со скулами беда. Но не всё ли равно? ..

Она выпускает струю сигаретного дыма в пыльный столб солнечного света и смотрит на загорелого «идеального». Он спит, он дышит. Этого хватает сполна. Чтобы уйти. Влада натягивает резиновые сапоги крикливо-болотного цвета (вчера прошёл тропический ливень), набрасывает на плечи тряпичный рюкзак и выходит из маленькой виллы. У неё запланирована космическая стыковка с космическими родителями.

Океан шипит затухающими окурками сигарет.

Родители на сухом голоде — встреча выпадает на Экадаши.

У них пикник без еды и напитков. Они сидят на покрывале, сотворённом руками матери: ромбовидные узоры на ткани разбегаются к углам, как ящерицы на палёных солнцем камнях к их теневым областям, тонкая крючковидная бахрома укладывается в расплавленный песок.

Дочь хвастается недоделанной татуировкой индийского слона на лопатке; отец рассказывает о размерах черепа древнего человека; мать вяжет шапку Дане (наказывает Владе передать её, когда та решится вернуться домой), ловко перебирая спицами.

Влада вернётся аккурат к Петькиной свадьбе.

Май вспыхнет сиренью к тому времени, волосы улягутся ободранными вихрами на плечи, а во Владе навсегда замрёт тяга к Никонову.

К тому времени она сойдёт с ума и обезглавит десятки рыб, пойманных в безлунные ночи. С ней будет соседствовать лучший представитель островных жителей. Но это мелочь. Такая же, какая бьётся ребристой чешуёй на дне железного ведра без воды.

***

Влада касается облезших плеч (они руки Родена) мальчика-острова, подползает под него, размыкая колени. Завязки бикини расходятся под пальцами «идеального» с лёгкостью, точно расплетённая фенечка из ниток мулине.

Мальчик трахает её небрежно, маетно, потому что она улетает завтра.

А что сегодня… сегодня они уже на разных плоскостях и широтах.

Он трогает языком колечко на правом соске Влады, потом ни с того ни с сего говорит, что нужно проколоть второй для симметрии. И они вообще больше говорят, чем ебутся; его слова заполняют её всю, его член только наполовину.

Всё это настолько неправильно, что впору задуматься о родстве душ.

Но их души сейчас потные, взмыленные и отдают серой. Дьяволы пахнут серой.

Он стреляет ей в живот оргазмом. Она пуста.

Вот дьявол!

***

Влада ошпарена золочёным загаром, а они бледные, отзимовавшие.

У них в дневниках проставлены оценки за четверть; все до одной.

Они спрашивают её о болезни, которая так «по-индийски» обуглила кожу рук, что на ней расцвели лотосы, и завитки узоров скрутились улиточьими панцирями. Эти руки показывают «fuck you» и обнимают Петьку; он, как и все, пришёл увидеть «диковинную зверушку», но она не настолько диковина, чтобы не назвать её «Владик».

В кабинете химии пахнет опытами и опытным мужчиной.

Мирон Дмитриевич не поворачивается к ней, когда она заходит. Он расставляет колбы и остальную дрянь по деревянным ящикам; Влада на миг задумывается, насколько они прочны, даже мысленно прикасается к сучковатым поддонам.

— Какая у Вас была причина выдернуть меня из мест столь отдалённых, что даже Васко-да-Гама не сразу их нашёл.

Даня в начале четверти раздал всем учителям белые конверты с доходчивыми просьбами не беспокоить его сестру до окончания ЕГЭ; просьбы благодарно шуршали новенькими долларовыми банкнотами меж пальцев.

Так можно, если совсем не в моготу существовать в городе.

— Ты не аттестована по моему предмету.

А ему, какого чёрта вздёрнулось тормошить её в гамаке.

— Когда можно пересдать? — Владе не хочется припираться с тем, кто когда-то заставил её подчиниться;, а вдруг снова…

Ну, уж нет. У неё каникулы.

— Сегодня можно сдать, — он поворачивается к ней и смотрит прямо в краешки её разъехавшихся губ. Его взгляд по-учительски безразличен. С самого начала бы так.

— Можно листок бумаги и задание? — Влада подходит ближе к Мирону. Их разделяет стол. В точности как в ту ночь.

— Мы оба знаем, что ты не сделаешь ни одной лабораторной работы, — он становится мягче, будто бы одним своим присутствием девушка, заставляющая биться во внутренних истериках взрослого, состоявшегося мужчину, докапывается до центра мякоти.

— Оставь надежду всяк сюда входящий?

— Только ты не успеваешь по моему предмету, Александрова, — деловитый тон разбавляет минутную расслабленность обоих.

— Девочки текут при одном твоём виде, а парни просто списывают у них, пока те текут. Я же в коллективной течке не принимаю участия, вот ты и бесишься.

— Тебе напомнить о твоих еженочных…

— Стоп.

— Давай сюда дневник, — протягивает ей руку навстречу. — Я просто хотел увидеть тебя.

Они обманывают время. Они возвращаются в его спальню, где он почти назвал её любимой женщиной. Почти. По-ч-ти.

— У меня нет его с собой, — она вкладывает свою ладонь в его руку. Зачем-то. И этот жест интимнее всех их сексов.

— Вот с тобой всегда так.

— Он в учительской.

Это она в учительской (ом) сердце.

Но больше никаких «безумных» с его губ.

Они выкурят по сигарете (она не назовёт его «блядью», он тоже), его под окнами школы будет дожидаться апельсиновая девушка (они всё-таки…), её — Даня и Петька (им много надо о чём…). Они попрощаются друзьями.

========== Часть X. ==========

Влада и Петька сидят на подоконнике одного из серии домов, что решено снести со дня на день.

Пятиэтажка не шаткая, крепкая, но насквозь пропахшая завакуумированной гнилью и сыростью, и потрескавшаяся, как посмертная маска неизвестного поэта.

Когда-то здесь жила баба Вера — сухонькая и сморщенная, словно забытое яблоко (таких куча валялось под яблоней номер восемь; бесконечность, поддавшаяся времени и смерти). Баба Вера покупала им дешёвенькие конфеты и просила читать «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына каждую пятницу. Она позволяла им перекантовываться в её однокомнатной квартирёнке, когда те сбегали из дома, возомнив себя независимыми путешественниками; все путешествия ограничивались её квартирой. Они любили её просто потому что она была… Однажды в старческих бреднях старушка попросила прийти в этот дом, когда кто-нибудь из них женится/выйдет замуж.