— Что? — редко можно смутить мулатку. На это способен внимательный взгляд Сони и лукавый взгляд Минхо.

— Неужели ты думаешь, что организация, устроившая нам такие испытания, способна на созидание? Они никогда не найдут лекарство. Никогда.

— Я говорила тебе, что ты странная? — в голосе Харриет — улыбка.

Соня смеется.

— Говорила.

И у девушки на душе теплеет. Все-таки друзья, дорогие люди ткут ткань жизни каждого. Без друзей мы — ничто. Соня думает о Ньюте. Но без любимых мы еще больше ничто. Она уже давно перестает сопротивляться этой жгучей, непонятной тяге к этому юноше, еще недавно бывшему просто мальчиком, сущим мальчишкой. Соня уверена, что они похожи больше, чем думают оба. Все сокрыто в их прошлом. Общем прошлом. Ей бы хотелось знать. И она все не перестает верить, что Ньюта удастся убедить. Наверное, Харриет права. Его ложь слишком безыскусна, слишком шита белыми нитями, слишком проста. Соня не верит.

О решении вернуть память им сообщают так же неожиданно, как до этого сообщили о том, что среди них не все иммунны. Соня радуется этой возможности. Действительно радуется. Голос разума шепчет о том, что это может быть очередное испытание, очередная ловушка. Девушка смотрит на сотрудников ПОРОКа внимательно, на этого Крысуна. Она не чувствует подвоха. Наверное, не врут в этот раз, хотя с них еще станется. Соня не боится своих воспоминаний, как многие ребята, окружающие ее. Даже Харриет нервничает. Там ведь начало, так ведь истоки: болезнь, безумие, лица родных, которые уже давно мертвы, привычная жизнь, которая у них всех когда-то была. Соня отчаянно хочет знать правду. Потому что в той обыденной жизни был Ньют.

Операция проходит безболезненно. Ей словно снимают бетонный блок, бьют камень в крошево. Соня лишь вздрагивает, приходя в себя. Сознание — чистый холст. Она моргает пару мгновений, а потом вдруг ощущает, как со скоростью снежной лавины в горах, на нее нахлынивают картинки. Такие пестрые, такие яркие. Лица отца и матери, смех младшей сестры, детство, прошедшее на заднем дворе большого дома, радостный лай Чаппи, большой овчарки с высунутым языком, а потом школа. И первые шаги к успеху, первые неудачи, дружба и зависть. Соня вспоминает все свои слезы, весь свой смех. До Харриет у нее были подруги. Веселые, остроязычные, симпатичные, умные. Соня помнит изрисованную шариковой ручкой парту в любимом классе, носатую учительницу. А потом экзамены и ворох белой бумаги. Соня вспоминает человека в белом костюме с отороченными стрелками на брюках. Крысун улыбается ее отцу и просит подписать документы. Соня помнит, где и как кончается ее жизнь.

Девушка почти плачет в простой комнате с широким окном, скрючивается на матраце, зажимает голову коленями. Только бы не разрыдаться, только бы не заплакать. Ей надоели слезы на собственном лице, пусть для этого есть причины. Вспышка обрушивается на мир еще до ее рождения. Ее родители чудом выживают, не поддаются всеобщему безумию, перебираются в город-крепость, где все еще идет нормальная жизнь, но который сейчас, увы, превратился лишь в руины. Но она вспоминает застенье, которое видит, когда ПОРОК забирает ее в свой штаб. Кругом лишь выжженная земля, трупы, гниль и смерть. Вот такая она, эта жизнь. И таков их мир. Соне хочется заскулить. Ее надежда на мирное будущее тает, но решимость лишь крепнет.

Соня вспоминает Ньюта. Соня знает, что не ошиблась. Соня уверена, что сейчас Ньют ей лжет.

- Мама, а это кто?

Светловолосая девочка дергает высокую женщину за юбку, задирает голову, чтобы увидеть родительское лицо, а потом показывает на дом через дорогу. Такой большой, двухэтажный, из белого кирпича.

- Это наши новые соседи. А вон тот мальчик — их сын, — мать присаживается рядом с ней на корточки. — Мы обязательно с ними познакомимся.

***

- Ты пригласила Ньюта на День рождение?

- Нет, мам.

- Соня, почему?

- Он скучный, мам. Кэтрин говорит, что он странный.

Мать поворачивает голову, внимательно смотрит на свою дочь, которой вот-вот исполнится десять.

- А ты сама что думаешь, а?

***

- Он тебе действительно нравится?

- Да, Кэт, мне он нравится.

- Но это же Ньют! Странный парень, который говорит такие вещи, которые я даже не понимаю.

Соня поджимает губы.

- Я дружу с ним с семи лет. Он — мой сосед.

- И ты не пригласила его на свой десятый День рождение. Я все еще это помню.

- И я. Между прочим, это ты говорила, что он странный. Вот я и послушалась.

- Я и сейчас так считаю.

- Он потом со мной не разговаривал.

Кэтрин трясет черными короткими волосами, хмыкает, качает головой. Соня сама всегда была странной. Она не удивляется.

***

- Ты считала меня странным, да?

Смеется. Смех грудной, такой теплый. Соня поднимает руку, пытается отобрать бутылку.

- Ты не думаешь, что еще маленькая для алкоголя?

Дразнит, чуть ли не издевается. Девушка пытается извернуться в объятиях юноши, но Ньют лишь выше поднимает бутылку, поблескивающую стеклянным дном.

- Какая ты зараза, — тянет она.

- Тебе нравится это с семи лет.

Он склоняется ниже, к самым ее губам. Чуть приоткрытым, теплым, мягким и влажным. Он проводит по ним пальцем. А она так задорно улыбается. Ньют не сдерживается, целует, и бутылка исчезает из его ладони, как и девушка из объятий.

- Засранка, — смеется Ньют и поднимает голову.

Соня стоит недалеко, болтает жидкость в бутылке, все не сводит лукавого, хитрого взгляда с юноши. А он становится серьезнее на мгновение.

- Знаешь, — говорит Ньют. — Пусть наши пятнадцать не кончаются никогда.

***

- Боишься?

- Боюсь.

Юноша едва дергается, чуть приподнимается, но женские руки обхватывают его шею.

- Может, не стоит тогда?

- Нет.

Соня качает головой, смотрит в до боли родные глаза.

- Нас забирают куда-то, — шепчет она, лежа растрепанной и обнаженной на мятых простынях, — организация, которая ищет лекарство. Мне почему-то кажется, что мы можем не вернуться.

- Соня… — он сжимает ее руками, чувствует остроту ее левой лопатки раскрытой ладонью.

- Поэтому я хочу. Здесь, прямо сейчас, с тобой.

Ее губы дрожат, когда он целует ее. Соль. Слезы. И тихий вскрик. И его теплое дыхание на ее шее.

- Не двигайся.

- Хорошо.

И пальцем ведет по ее лицу, подбородку, шее. Детство кончается с ее едва слышным «давай», с подписью на тех бумагах. Ньют знает.

Соня из настоящего всхлипывает. У нее щеки мокрые, горло саднит, дерет сдерживаемыми рыданиями. Вот так вот. Они дурачились, дружили, вместе проводили время, думали, что весь мир у их ног, даже расставались с надеждой.

Мы любили.

Соня знает, что мир алогичен, что перевернут в самом центре. Она не хочет так жить. И вся белеет, когда узнает, что Ньют, Минхо и Томас отказались возвращать себе память. Соня морщится как от удара, ощущает себя преданной. Она знает, что это их свободный выбор. Выбор Ньюта. Но ей почему-то так горько от осознания того, что Ньют не помнит то, что помнит она. Она хочет, чтобы он знал, хочет подарить это знание, поделиться, рассказать. И Соня принимает решение. Но ее решение встречает массу препятствий. И у нее почти опускаются руки.

Они сбегают из ПОРОКа под руководством Терезы, не находя ни Ньюта, ни Минхо, ни Томаса. Харриет сохраняет видимое спокойствие, но Соня знает, что та страшно волнуется. Девушка не ведает всей природы отношений Терезы и Томаса, но видит, как Тереза заламывает пальцы, щелкает суставами. Нервничает. Они все такие. В одинаковом положении. Так проходят дни, почти недели. Время сгорает жестоко и беспощадно. Соня думает о Ньюте. Вместе с временем сгорает и он. Она смотрит на циклопические стены Денвера, и они напоминают ей Лабиринт. Город огромный, цивилизованный. Соне это не важно: ни город, ни большой мир, уже слишком изгаженный заразой. Она все Ньюта вспоминает. А потом узнает, что больных увозят в одно место. Хряскосанаторий. Слэнгово, зато правдиво.