— Я здесь, geliebter, — ещё раз повторяет она, дрожащим большим пальцем осторожно стирая остатки кровавой полоски возле его подбородка. И только тут вдруг становится заметно, что розоватый оттенок воды, утекающей вниз через круглое отверстие, вовсе не от специфического света ламп. Вся кровь ещё просто не успела смыться…
— Эдвард, скажи мне, пожалуйста, тебе нужно в больницу? — кое-как сдерживая голос, умоляюще спрашивает Белла. Смаргивает слезы, делая вид, что это просто капли из все ещё работающего душа, — пожалуйста, милый, скажи мне честно.
Она говорит тихо, не собираясь его пугать. Держит так же крепко, нежно, не порывается никуда уйти. Просто спрашивает. Просто надеется получить нужный ответ.
— Нет! — а вот мужчине сдерживаться не хочется и вовсе. Он не жалеет голоса и отчаянья на свой ответ, пробуя даже вырваться из объятий жены, - нет, нет, нет!
Его знобит, лицо сведено от боли, а глаза, мутные от слёз и ужаса, все ещё чужие. Ничего прежнего в Эдварде больше не осталось.
— Хорошо, хорошо, я верю, — поспешно шепчет она, надеясь прервать эту череду пугающих и ужасающих звуков и вернуть мужу хоть и хрупкое, но спокойствие, — я верю тебе. Никакой больницы.
Они проводят в молчании ванной несколько минут. Бесконечно долгих, невероятно тяжёлых, словно бы накаченных, доверху заполненных чем-то металлическим. Белле чудится, что повсюду витает солоноватый запах крови, а прозрачная, уже очистившаяся вода вот-вот станет ярко-красной. Ей хочется уйти отсюда. До ужаса.
— Давай я принесу тебе одежду? — недюжинными усилиями совладав с собственным голосом, предлагает она Эдварду. Нежно гладит посиневшую кожу на его левой щеке, где наверняка останется большой и долго не сходящий фиолетовый синяк. Значит, опасения подтвердились? Драка? Удар в таком случае очень точный. Это не просто случайный парень в подворотне…
— Не надо, — едва слышно отзывается он, качая головой. Медленно встаёт, опираясь об её руки, и нетвёрдым шагом переступает порог душевой кабинки. Белла поднимается следом. Держится за тумбочку умывальника, боясь упасть. Не верится, что этот день мог стать таким за несколько часов. Безудержная радость — и вот оно, безудержное горе. Никогда прежде, даже в самые тяжёлые, самые беспощадные моменты их супружества она не видела мужа настолько разбитым. А то, что причину он упрямо не называл, то, что не делал никаких шагов навстречу, добивало сильнее чего-либо иного.
В их спальне хлопает дверь. Затем скрежет замка — чтобы не потревожила?
Забирая с полки полотенце и выключив душ, девушка садится на край дивана, машинально вытирая мокрые волосы. По щекам бегут уже не сдерживаемые слезы, а руки дрожат всё сильнее и сильнее. Отчаянье, недоумение и тихий ужас — вот что внутри. И ни на что иное места не остаётся.
Эдвард возвращается. С непроницаемым выражением лица, с пустыми серыми глазами, со вспухшей и посиневшей левой щекой. Засохшие корочки крови под губой и бровью выделяются на бледной коже лучше некуда. Пугают.
Правда, самое большое потрясение на сегодня настигает Беллу тогда, когда видит в руках мужа подушку — с их кровати, без сомнения — и одеяло, лежащее в шкафу наготове для новой смены белья. Он держит их весьма уверенно, если не сказать больше. Одеяло-то и вовсе прижимает к своей бежевой пижаме как последнее, что имеет.
— Иди спать, — велит ровным, лишенным любых эмоций голосом. Неживым.
— А ты?..
— Я здесь.
Белла едва ли не до крови прикусывает губу. Ей ведь не послышалось, верно? Он сам сказал…
— Ты не хочешь со мной в одной кровати?..
— Нет.
Удар под дых. Быстрый и болезненный. Отрезвляющий.
— Но почему? Я не трону тебя, если ты не захочешь, обещаю.
Ни слова, ни тон, ни вид жены, глотающей слезы, на Каллена впечатление сегодня не производят. Он выглядит так, словно происходящее вокруг, происходящее с окружающими его людьми не имеет никакого смысла, чтобы заострять на нем внимание. «Вакуум» — вот как это называется. Только вот чего не предполагала Белла, так это того, что Эдвард войдёт в него, отказавшись возвращаться обратно. Даже к ней. Даже теперь, когда плачет.
— Иди спать, — ещё раз говорит он, укладывая подушку возле противоположного от девушки подлокотника и пристраивая рядом одеяло. Садится на скрипящий диван, ероша рукой ещё мокрые волосы.
Белла встаёт — а что ей ещё остается делать? Крепко сжав губы, стиснув правую ладонь в кулак, а левой вцепившись в полотенце, уходит в спальню. На полпути ещё останавливается, чтобы оглянуться. Чтобы в очередной раз увидеть пустой и лишённый всякого смысла серый взгляд, чтобы снова разглядеть многочисленные ссадины и царапины на лице. И убедиться — теперь окончательно, — что этой ночью видеть её он вправду не желает. Тем более — в своей постели.
Полотенце находит приют на батарее возле прикроватной тумбочки. Белла плотно закрывает за собой дверь, выключает основной свет, оставляя лишь тусклый блеск одного из светильников. Садится рядом, поднося дрожащие ладони к нему — как к огню — в надежде согреться. Не может понять, что происходит. Не может отыскать объяснение. Оно словно бы рядом, кружится, летает где-то, но протяни руку — исчезает. Бесследно.
В конце концов, опустив голову на одну-единственную оставшуюся рядом подушку, она беззвучно плачет, смаргивая слёзы лишь для того, чтобы увидеть тесты внутри полочки, которые припрятала, чтобы осчастливить мужа этим вечером. Он не мог их видеть — ящик закрыт. А даже если мог… если даже и увидел, а после предпочел спать один…
Вытирая кулаком нос, Белла зажмуривается, подтягивая колени к груди и пряча живот. От всего, ото всех. Маленькое счастье никогда не обернётся бедой. Кого-кого, а его она не потеряет. Чтобы не происходило и как бы кто к ней не относился.
А может, утром все это покажется глупостью, бредовым сном? Она проснется, а руки Эдварда тут как тут — обвивают, крепко прижав к своему обладателю. И мягкие губы с мятным ароматом — целуют в щёки, лоб, виски. Будят. И никакого будильника не нужно. Она повернется на нежный зов, улыбнётся светящемуся энергией нового дня взгляду, потянется и, дотянувшись до его губ, запечатлит на них традиционный утренний поцелуй, полный любви и ласки. Настоящих. Ни в коей мере не напускных.
А за завтраком, поедая хрустящий тост с маслом и двойным сыром — его фирменное блюдо, — расскажет о приснившемся кошмаре. Эдвард утешит её, как всегда поцеловав в лоб, и скажет, что ничего подобного никогда не случится. То есть с ним не случится. То есть он никогда не будет так себя вести с ней. А ребёнок… ребёнок будет, обязательно. Он пообещает ей, как всегда. Скажет, что раз увиделось во сне, особенно с четверга на пятницу, значит, сбудется. Очень-очень скоро.
И она поверит, как и всегда. Обнимет его, вдохнёт знакомый аромат и поверит. Потому что любит. Потому что он дороже ей всего на свете.
Такие мысли утешают. Такие мысли защищают и спасают от истерики. Не тратя времени на раздевание, не смущаясь тем, что не умывалась, Белла подтягивает к самому подбородку одеяло, прижимаясь к широкой и мягкой подушке. Представляет на её месте того, кого больше всего хочет здесь видеть. И, улыбнувшись сквозь слезы вдохновляющей мыслью, что будет именно так, как она и предположила, закрывает глаза.
*
В свете ночи потолок был беловато-синим. Ровным, гладким, чистым… почему он раньше не обращал на него такого внимания? Есть ведь что-то завораживающее в отблесках ночных фонарей, которые пляшут по верхней части их дома, в фарах, то и дело освещающих стены напротив, даже в мелодичном стуке дождя за окном — ненавистного прежде, холодного.
Эдвард ощущает себя двояко: словно бы наполовину он сам все ещё здесь, где-то среди диванов и стен, где-то возле деревянного пола с рисунком в виде квадратиков. Где-то рядом. Но в то же время нет его здесь. Не знает он ни этой квартиры, ни этого потолка, ни тихо жужжащего на кухне холодильника.
Всё смешалось, слилось воедино, потеряло чёткие формы. Он с трудом может восстановить события недавно произошедшего инцидента. Помнит лилии, помнит мусорники, помнит холодные грязные кирпичи и то, как какая-то тень нависает над ним, злобно усмехаясь. А потом — темнота. Потом только испуганные карие глаза возле лифта и плохо заметные слезы, которые их обладательница тщательно стирала, уходя в другую комнату.
