- Все хорошо, - никак не помогая делу, нежно шепчет Эдвард, теперь уже не поглаживая, а обвивая, легонько сжимая ее руку, - Белла, дыши глубже. Ничего не случилось.

Эти его слова – в высшей степени безжалостные и безбожные – добиваются-таки своего. Задохнувшись от негодования, сжав зубы до того, что они скоро треснут, и игнорируя, как сжимается внутри и без того повсюду перерезанное сердце, Белла оборачивается к Эдварду. Испепеляет карим взглядом.

- Ничего не случилось? – шипит, усмиряя дрожащий голос. - И это все – тоже «ничего»? То, что он… то, что я… ничего, Эдвард?

Практически выплевывает ему в лицо. Впервые, наверное, за весь брак охватывает такая ярость по отношению к этому человеку. И все хорошее, все доброе забывается. Оно в принципе не идет в сравнение с тем, что происходит сейчас.

Тот – ее Эдвард – не сказал бы этого.

А сегодняшний – этот, чужой – сказал. И даже не понимает причину ее праведного негодования, судя по вытянувшемуся лицу и пронизанному недоумением взглядом.

- Что ты?..

- Я не понимаю, как, - стремясь закончить, пока это еще возможно, стремясь высказаться перед тем, как снова придется погружаться в серую жижу и слушать кошмарные крики ребенка, зовет Белла, - как у тебя хватает сил и совести… как ты можешь… так… говорить? Я так хотела… мы так хотели когда-то…

- Изабелла, я сожалею, что тебе пришлось это пережить, - сострадательно говорит мужчина. Ему и обидно, и жалко. Непонятно лишь, кого.

- И все? – Белла до крови кусает губы, ожидая более полного ответа. - Это все, что ты можешь сказать?

Эдвард тяжело вздыхает, сбрасывая с плеч мешающийся халат. Принимает собственное решение.

- Я бы любила вас одинаково, ты же знаешь… если чертова ревность или этот эгоизм… господи, ну неужели ты правда так думал?..

Эдвард поднимается со стульчика, обходя неудобно поставленный штатив с капельницей.

- Я не могу так… и с тобой… - стонет Белла, глотая слезы, - я же люблю тебя! Ну почему, ну почему ты нет?! Почему ты так хочешь…

Эдвард нагибается и обнимает жену. Забирает к себе в объятья, осторожно приподнимая ее голову и спину над подушками. Не дает закончить и не обращает внимания на слабую попытку отпихнуть себя. Делает вид, что не замечает.

Белла не желает этих рук рядом. Не желает чувствовать их, ощущать, вдыхать знакомый запах и понимать, что мужчина здесь – как тогда, у алтаря, и обещал. Но это в теории воспалённого и обозленного на весь мир из-за своей потери сознания.

А на деле…

- Неужели ничего не случилось, Эдвард? – едва слышно спрашивает, когда сдается под напором нахлынувшей нужды в том, кто хоть как-то может утешить, кто знает, кто видел… - Неужели правда ничего?..

И плачет. Плачет громко, едва ли не с воем, стиснув пальцами рубашку Каллена и теснее прижавшись к его коже. Слушает свои стоны, всхлипы, неровные вдохи. Слушает, вспоминая, как совсем недавно так же безутешно рыдал сам Эдвард. И в который раз поражается жестокости всего, что случилось за эту неделю. Жестокости по отношению к ним обоим.

- Тише, - мужчина гладит каштановые волосы, чередуя касания с поцелуями, - тише, моя девочка. Не надо…

Не надо, он прав. Ничего не надо. И держаться, и обнимать не надо. Но как же хочется! До боли, до жжения в пальцах! Больше ей некому говорить, как болит…

- У него серые глаза, - открывая потаенную дверцу мужу в свои самые сокровенные фантазии, хнычет Белла, - как у тебя…

- Они у него и будут, - Эдвард осторожно целует ее макушку, покрепче обняв за плечи, - или как у тебя, карие.

- Мои – волосы, - не соглашается миссис Каллен, утыкаясь лицом в грудь мужа и слушая его чуть ускоренное сердцебиение, - глаза – твои.

- Как скажешь, - он тут же кивает, выдавив улыбку.

На некоторое время разговор прекращается. Белла рыдает, по-прежнему не в силах прекратить, а Эдвард терпеливо сносит эту истерику, перебирая ее локоны. Но спустя пять минут даже его терпение кончается.

- Тебе нельзя сейчас плакать, - поцеловав ее висок, а затем, спустившись к уху, сообщает мужчина.

Белла жмурится.

- Мне все равно.

И вправду – а как иначе? Ради чего теперь?.. Ради кого?

- А мне нет, - Эдвард хмыкает, убрав со взмокшего побелевшего лба Беллы темные волосы, - и ему тоже.

Сначала Белла не обращает внимания на эту фразу. Принимает как оговорку… но минуту спустя, проиграв в голове еще раз и сопоставив…

- Ему? – севшим голосом переспрашивает, стиснув зубы.

- Ребенку, - со взрослой снисходительностью объясняет Белле мужчина, - это мнение твоего доктора.

- Какому ребенку?..

У Беллы в голове медленно, но верно прорисовывается полупрозрачная картинка. Такая миражная, такая хрупкая, что она боится ненароком коснуться ее мыслями, дабы не разбить, не уничтожить. Крохотный огонек надежды, потухнувший, казалось бы, ночью в ванне, с красным маревом вокруг, загорается снова. Едва заметно.

Не сходится. Нельзя. Невозможно.

А как же хочется!..

- Dama, - Эдварду не нравится ее тон и неожиданно проснувшаяся дрожь, ставшая теперь как озноб, - давай ты успокоишься, и мы обо всем поговорим, ладно?

- Эдвард, какой ребенок?.. – жмурясь, как при загадывании самого заветного желания, переспрашивает Белла. Не успокоится, пока все точки не станут над «i». Не посмеет.

Тихонько усмехнувшись, Эдвард немного отстраняется, но жену по-прежнему держит в руках. Заглядывает в ее глаза, правой рукой погладив по левой скуле, по которой до сих пор бегут слезы.

- Кареглазик или сероглазик. Наш ребенок, Белла.

В сером взгляде впервые нежность при произнесении этих слов. Впервые, слово во сне, блеск. Ему не плевать. Ему хочется. Он… любит!

- Я не?.. – вздрогнув, Белла автоматически накрывает ладонью живот. Левой. Неужели?

- Нет, - Эдвард уверенно качает головой, едва заметно морщась от ее предположения, - ну что ты!

- А как же?.. Я думала… филатха, Эдвард! Филатха! Где она? – как незыблемое доказательство, в котором теперь уж очень хочется сомневаться, Белла приподнимает руку с капельницей. До смерти боится оказаться права и до ужаса желает убедиться, что ошибалась. Теперь не огонек, теперь костер надежды. Теперь не стеклянная картинка – теперь каменный столб. Из веры.

- У меня, - мужчина, подавшись немного назад, выуживает из кармана заветную красную ниточку, с непониманием глядя на жену, - им надо было поставить капельницу, и я снял ее.

Сжав свое украшение так крепко, как только возможно, разглядывая его во всех ракурсах и при лучшем свете, Белла снова плачет. Плачет, широко-широко улыбаясь. До того, что болят губы.

- Я беременна, - едва слышно шепчет, горящими глазами оглянувшись на мужчину.

- Беременна, да, - подтверждает он, легонько чмокнув ее в лоб, - им удалось остановить кровотечение.

Похожее ощущение счастье – безбрежного, полного и яркого как никогда, охватывало Беллу лишь однажды. На свадьбе, когда на палец мужа надела кольцо и стала его. По-настоящему. Навсегда.

А теперь… теперь еще один подарок, еще один дар. Вторая жизнь после, казалось бы, смерти.

Не хватит благодарности…

- Мы пойдем в церковь, - заявляет Белла, притягивая Каллена обратно к себе и обнимая его крепко уже самостоятельно. Прижимаясь всем телом и глотая слезы, - пожалуйста…

Он кивает.

- Хорошо.

Белла поражается метаморфозе за каких-то полчаса. Из ненависти к мужу ее снова охватывает необъятная любовь. И снова, задыхаясь от полноты ощущений, она не может понять, как умудрилась родиться под такой счастливой звездой. Как ей может везти… настолько!

- Ты что, не знала? – спустя какое-то время, когда она, уже лежа на подушках, гладит его пальцы, а он перебирает ее волосы, спрашивает Эдвард. С удивлением, которое не скрывает.

Девушка качает головой.

- Мне сказали, ты знаешь! - он удивляется еще больше. И, видимо припоминая все то, что недавно случилось, морщит лоб.

- Наверное, я не услышала, - подтверждает не самые лучшие его предположения Белла. Краем мыслей, где-то в глубине сознания, припоминает седовласого доктора, склонившегося над ней.