Эдвард не может удержаться. Ну нельзя же отвратить от себя такую улыбку. Не ответить на нее. Хоть малость. Хоть самую малость. Он тоже улыбается. И тоже, как и Белла, пытается сделать это с лаской.

В какой-то момент ему кажется, что глаза жены опять влажнеют. За мгновенье затягиваются прозрачной пеленой, пропадающей, впрочем, тут же. Словно бы пришло какое-то озарение, вызванное приливом эмоций. Или, чего бы очень не хотелось, болью. Снова.

— Я хочу тебе кое-что показать, — с легкой дрожью в голосе, но все с той же улыбкой, какой очаровала, произносит она. Поворачивается к прикроватной тумбе, протягивая руку к ящику.

Но траектория выбрана неверно. Чуть левее — было бы лучше. Чуть левее — не пришлось бы медлить. Филатха, не снимаемая ни днем, ни ночью, цепляется своим особо большим талисманом за изрезанную металлическим узором и чуть выступающую вперед спинку кровати. Между цветком маргаритки, кажется, и веткой дерева застревает.

Белла обречено вздыхает, закатив глаза. Садится, стараясь высвободить руку. Отвязать филатху и затем уже решить проблему отказывается.

— Давай позже, — глядя на то, с каким трудом она освобождает фигурки Квадрата Ума, Круга Силы и Треугольника Счастья, про которые столько рассказывала в свое время, просит Эдвард. Желание поспать сейчас как никогда ощутимо, а рядом с Беллой — вдвойне. Слишком долгая ночь выдалась… слишком, слишком долгая…

Ненадолго замешкавшись, девушка, к счастью, соглашается. Вздохнув, ложится на подушки, укрывая их обоих одеялом.

…Через десять минут, уже засыпая, Эдвард чувствует, как маленькие пальчики обвивают его шею, а шелковистые каштановые локоны устраиваются на плече.

Чувствует.

Но не протестует.

*

Белла нашла их случайно. Вышла на балкон подышать свежим воздухом после внезапного и опустошительного явления, именующегося утренним токсикозом, и нашла. В красной картонной коробке в левом углу — как раз возле открытой форточки. Почти год назад именно в этой коробке она подарила Эдварду радиоуправляемый вертолет „Эдвардпрайзес“, по задумке Эсми, с точностью выполненный с его детского рисунка. Тогда на картонке был широкий зеленый бант. Сегодня же — пару толстых книг английских классиков сверху.

Кассет, как и прежде, как и всегда, было три. На первой — записи их дурачеств до и после женитьбы, на второй — медовый месяц, а на третьей, что дальше всех лежала в красивой желтой обертке, — свадьба. На записи настояла Розали. Наверное, просто хотела попрактиковаться в своих навыках перед поступлением на операторский факультет, но получилось, в любом случае, прекрасно. Белла уже не раз благодарила сестру за то, что заставила ее себя послушать и записать торжество. Сколько раз, вместе пересматривая запись, они с Эдвардом смеялись с лиц гостей — то сосредоточенных, то трогательных и умильных — свадебного торта необыкновенной формы (на вкус, впрочем, оправдал все ожидания), с ее платья, где одна из застежек оторвалась прямо перед свадебным танцем, и пришлось срочно подшивать ее, забирая Эсми и Рене прямо из гущи праздничных событий.

Эти маленькие черные кассеты запечатлели в себе их счастливую жизнь. И самый счастливый день в жизни тоже.

Белла смотрит на заветные упаковки не больше минуты. Делает глубокие вдохи, прогоняя тошноту и наслаждаясь мягким, несмотря на приближающуюся зиму, утренним воздухом. Мысли кружатся и кружатся, не в силах принять решения. Но, в конце концов, спонтанное желание побеждает.

Девушка вытаскивает кассеты из их заточения, забирая все три в гостиную. Как хорошо, что не позволила Эдварду выбросить видеомагнитофон. На оцифровку нужно найти время, а здесь — готовый вариант, смотри и радуйся.

Белла включает телевизор, приглушая звук, помня о все еще спящем за стеной муже, и, устроившись в позе лотоса прямо на ковре, терпеливо ждет, пока значок загрузки не исчезнет с большого, темного и плоского экрана. Магнитофон издает характерный звук, извещающий о том, что все готово, и телевизор оживает.

Июль 2006 года. Пятница. Центральный парк и площадка перед большим столетним дубом. Здесь установили четыре отвесные скалы, по которым местные команды должны были дойти до самого верха. Ей выпала возможность побороться за звание чемпиона для „Огненных звезд“ — Белла помнит.

Пока на экране мелькают деревья, скалы и воздушные шары — символы команд — за кадром появляется голос Эдварда. Он называет дату, число, день недели — следуя своей традиции. А затем, посмеиваясь, переводит камеру на нее, пытающуюся как можно быстрее с помощью Элис влезть в снаряжение.

„Попытка не пытка, — хмыкает, приближая объектив и глядя теперь прямо на ее разозленное и покрасневшее лицо. Решающая схватка впереди, а он отвлекает, — как тебе праздник, Беллз?“

Она шипит что-то невразумительное, с яростью дергая ремешки страховки. Элис интересуется, достаточно ли они подтянуты. Эдвард хохочет.

«Увидимся на ринге, — говорит, все еще смеясь, — и пусть прибудет с вами удача, „Огненные шары“, о величайшая из команд…»

И вот уже следующая сцена — камера снова включена и снова она в центре внимания, в центре экрана. Забирается по скале, держась руками за цветные выступы и помогая себе ногами, которые то и дело почему-то сегодня соскальзывают. Эдвард стоит на земле, снимая ее, и выкрикивает лозунги, которые подготовила Беатрис, — капитан их команды. Его голос слышен лучше гула толпы, болеющей за своих любимцев. Пару раз она оборачивается, слыша его особенно четко. Эдвард ухмыляется, что слышно по его едва заметному короткому выдоху, и нажимает на кнопку приближения. Вот ее лицо. Белла улыбается.

А затем звучит та фраза, которую он скажет ей сегодня вечером, уже после отпразднованной победы и выигранного чемпионата. Уже сфотографировав и с кубком, и с командой, и с заветной сине-зеленой медалью „Покорителя горы“.

„Я люблю тебя, моя девочка, — негромко, чтобы слышала только камера, произносит он, мигом превратив свой баритон в самый ласковый из возможных, — и надеюсь, ты согласишься…“

У Беллы на глазах наворачиваются слезы. На экране она все так же идет вверх, к своей цели, а здесь же, в реальности, где незаметно пронеслось уже почти семь лет, сидит на ковре и глупо и широко улыбается. Вспоминает крышу того небоскреба, на которую, не глядя на запрет, они смогли подняться. И как, лежа на покрывале под звездным небом, Эдвард протянул ей заветное маленькое колечко — предложил руку и сердце.

Кадры опять сменяют друг друга. Запись заканчивается, экран потухает. Но и секунды не проходит, как зажигается вновь. В этот раз уже сентябрь. Сентябрь 2006.

Эдвард, неизменно держащий камеру, следует за Элис, выносящей большой шоколадный торт, и вместе с остальными гостями, чьи лица мелькают в полной темноте лишь благодаря двадцати свечкам, поет „С днем рожденья тебя!“. Одними губами Белла что-то произносит, сидя на большом синем стуле — Стуле Именинника, как нарекла его Роуз, — а потом, сделав глубокий вдох, задувает все свечи разом. Гром аплодисментов на темном экране и едва слышный воздушный поцелуй. Она знает, кому он принадлежит.

Восемнадцатое декабря 2006. Уикенд на озере Сэнт-Лоу, как в шутку его называют местные. Домик одолжили мистер и миссис Каллены — вернее, скорее лишь миссис, которой со скрипом, но удалось уговорить мужа. Белла не хотела ехать, зная, какой „любовью“ одаривает ее Карлайл, но Эсми убедила, что кроме них двоих никого там не будет, и это заставило согласиться. Отдых и вправду вышел незабываемым. Чего стоят только эти кадры, прямо сейчас светящиеся на весь экран, где они с Эдвардом, — он рукой, свободной от камеры, а она обоими, не жалея французского маникюра, — строят песочный замок, заселяя его маленькими камешками, — жителями королевства Сэнт-Лоу.

А это… это двенадцатое марта! То самое, в 2007, когда проходила акция „Зубной пасты, которая спасет мир“, и Эдвард, продвигая свое детище на полки супермаркетов, вместе с коллегами предлагал попробовать новинку, демонстрируя свои белые зубы и ослепительную улыбку.