Неожиданно для меня самого это прозвучало резко и грубо. Как будто голос пропитался скопившейся во мне злостью. Никогда не думал, что ее может быть во мне так много. Да, некоторые считали меня угрюмым и замкнутым, но вообще-то злился я редко. Теперь же по моим венам текла только злость, и ничего больше.

Нет, ярость. Гнев.

Мамины глаза наполнились слезами, но мне было наплевать. Пусть им будет плохо. Пусть им будет так же плохо, как и мне.

– Руне, мы… – вступил отец, но я повернулся к нему спиной и, не дав договорить, рявкнул:

– Во сколько мы уезжаем?

– В семь утра, – негромко ответил он.

Я закрыл глаза – у нас с Поппи оставалось совсем мало времени. Всего восемь часов – а потом мы расстанемся, и я уеду, оставив здесь все, кроме злости. Только она будет моей спутницей в этом путешествии.

– Это не навсегда, Руне. Потом станет легче. В конце концов ты встретишь кого-нибудь еще. Жизнь продолжается…

– Не смей! – взревел я и, резко повернувшись, швырнул через комнату стоявшую на тумбочке лампу. Стеклянный абажур разбился, и осколки разлетелись по всей комнате. Я задыхался, сердце колотилось как бешеное. – Никогда больше не говори мне этого! Я не оставлю Поппи. Я люблю ее! Ты это понимаешь? Она для меня все, а вы отрываете нас друг от друга. – Он побледнел. Я шагнул к нему, дрожа от ярости, сжимая кулаки. – Знаю, сейчас мне ничего не остается, как поехать с вами. Я не могу остаться здесь один. Мне только пятнадцать. Но я ненавижу вас и буду ненавидеть вас обоих до того самого дня, когда мы вернемся. Можете думать, что если мне пятнадцать, то я забуду Поппи, как только какая-нибудь шлюшка в Осло начнет со мной заигрывать. Ошибаетесь. Этому не бывать. Но я буду ненавидеть вас до нашего возвращения.

Я перевел дух, а потом добавил:

– И даже потом я буду ненавидеть вас за то, что вы разлучили нас. Вы отнимаете у меня годы, которые я мог провести с моей девушкой. Не думайте, что если мне пятнадцать, то я не понимаю, что у нас с Поппи. Я люблю ее. Люблю так сильно, как вы и представить себе не можете. И вот вы увозите меня, даже не принимая в расчет мои чувства. – Я повернулся к ним спиной, подошел к шкафу и начал снимать одежду. – А раз так, то отныне и мне наплевать на ваши чувства. Я никогда не прощу вас за это. Вас обоих. Особенно тебя, папа.

Я принялся складывать вещи в лежавшие на кровати чемоданы – их, должно быть, приготовила мама. Отец остался на месте, опустив голову и молча глядя в пол. Через какое-то время он все же повернулся и шагнул к двери.

– Поспи, Руне. Нам рано вставать.

Меня аж передернуло от досады – как будто ничего и не слышал! – но тут он негромко добавил:

– Мне очень жаль. Я знаю, что значит для тебя Поппи. Мы ничего не говорили, потому что хотели уберечь тебя от ненужных переживаний. Теперь нам понятно, что это не сработало. Но такова настоящая жизнь, и это моя работа. Когда-нибудь ты поймешь.

Дверь за ним закрылась, и я сел на кровать. Провел ладонью по лицу и, понурившись, уставился на пустой шкаф. Но злость еще не ушла, не остыла, и она жгла меня изнутри. Даже еще сильнее, чем раньше.

И я точно знал – она не уйдет и не остынет.

Запихнув в чемодан последние рубашки – кое-как, не потрудившись сложить, – я подошел к окну. Дом Личфилдов виднелся темным пятном, и только тусклый свет ночника говорил, что горизонт чист.

Заперев дверь спальни, я вылез из окна и пробежал по лужайке между домами. Ставни были слегка приоткрыты. Я проскользнул между ними и плотно закрыл за собой.

Поппи сидела на кровати с распущенными волосами и свежим после ванны лицом. В белой ночной рубашке, с голыми руками и ногами и мягкой, нежной кожей, она была так прекрасна, что у меня ком подступил к горлу. Я подошел к кровати и увидел, что Поппи держит в руках рамку с фотографией. Она подняла голову – на ее щеках еще не высохли слезы.

– Поппимин… – Голос мой дрогнул. Видеть ее такой несчастной было выше моих сил. Она отложила фотографию, опустила голову на подушку и похлопала ладонью по матрасу. Я тут же лег рядом и подвинулся ближе, так что нас разделяли считаные дюймы.

Стоило мне увидеть покрасневшие глаза Поппи, как злость вспыхнула с новой силой. Я накрыл ее руку своей.

– Не плачь, милая. Пожалуйста. Не могу видеть, как ты плачешь.

Поппи шмыгнула носом:

– Мама сказала, что вы уезжаете рано утром.

Я отвел глаза и медленно кивнул.

Поппи пробежала взглядом по моему лбу.

– Значит, у нас осталась только эта ночь, – сказала она, и как будто кинжал пронзил мое сердце.

– Ja. – Я взглянул на нее.

Поппи смотрела на меня как-то странно.

– Что?

Она придвинулась ближе. Теперь мы касались друг друга, и ее губы словно парили над моим ртом. Я даже ощущал мятный запах зубной пасты.

Сердце уже начало набирать ход. Пальцы Поппи спустились с моего лица на шею, с шеи на грудь, с груди скользнули ниже, к краю рубашки. Мне уже недоставало места, но когда я попытался отодвинуться, Поппи прижалась еще теснее, а ее губы нашли мои. Едва ощутив вкус ее губ, я подался к ней, и тогда ее язык проскользнул между моими губами навстречу моему.

Медленный, глубокий, этот поцелуй был не таким, как раньше. Она подняла мою рубашку, и ее ладонь легла на мой голый живот. Я откинул голову назад… выдохнул… Ее дрожащая рука обжигала мою кожу. Я посмотрел ей в глаза, и мое сердце как будто споткнулось.

– Поппимин… – прошептал я, гладя ее голую руку. – Что ты делаешь?

Поппи провела ладонь вверх и оставила ее на моей груди. В горле у меня застрял комок.

– Руне? – прошептала она и, опустив голову, осторожно поцеловала меня в ямочку под горлом. Ее губы были такие теплые, такие мягкие и нежные, что мои глаза закрылись сами собой. – Я… я хочу тебя… – прошептала она.

Время остановилось. Я открыл глаза. Поппи отстранилась и слегка склонила голову набок. Ее зеленые глаза смотрели прямо в мои.

– Нет, нет, – возразил я, качая головой, но она приложила пальцы к моим губам.

– Я не могу… – Она запнулась, потом, собравшись с духом, добавила: – Не могу отпустить тебя, не узнав, каково это… быть с тобой. Я люблю тебя, Руне. Я так сильно тебя люблю. Ты ведь знаешь, да?

Мое сердце как будто переключилось на новый ритм, тот, что соединяет любовью две половинки. Теперь оно стучало четче и быстрее. Сильно, как никогда прежде.

– Поппи… – Я знал, что она любит меня, потому что и я любил ее. Но ее слова совершенно ошеломили меня, потому что впервые один из нас произнес их вслух.

Она любит меня…

Поппи ждала. Молча. Не зная, что сказать и что делать, я ткнулся носом в ее щеку… заглянул в ее глаза.

– Jeg elsker deg.

Она улыбнулась.

И я тоже улыбнулся.

– Я люблю тебя.

Наверно, она поняла меня и без перевода на английский.

Лицо ее посерьезнело. Она отодвинулась и села посредине кровати. Потом взяла меня за руку, потянула, чтобы я сел рядом, и взялась за низ моей рубашки.

Я закрыл глаза. Она прерывисто вздохнула и потянула ее вверх, через голову. Теплые губы прижались к моей груди. Я снова открыл глаза – Поппи смотрела на меня со смущенной улыбкой. Выглядела она такой робкой, такой застенчивой, что мое сердце растаяло как масло.

Никогда она не была такой красивой.

Я и сам разволновался не меньше и, чтобы хоть немного успокоить нервы, погладил ее по щеке.

– Нам не обязательно это делать. Только из-за того, что я уезжаю… Только ради меня… нет, не надо. Я вернусь. Обязательно вернусь. И я хочу подождать, пока ты будешь готова.

– Я готова, Руне, – ясно и твердо сказала она.

– Ты еще слишком…

– Мне скоро шестнадцать.

Я улыбнулся, услышав в ее голосе знакомое упрямство.

– Считается, что это еще рано.

– Ромео и Джульетта были примерно нашего возраста, – возразила она, и я невольно рассмеялся, но тут же замолчал – она придвинулась ближе и провела ладонью по моей груди.