– Обещаю, к обеду вернусь. И завтрашний вечер проведем вместе.

Поппи взяла меня за руку. Ее зеленые глаза в тусклом свете лампы казались необыкновенно большими.

– Хорошо.

Я провел ладонью по ее каштановым волосам:

– Ты такая красивая.

Румянец окрасил ее щеки. Я подался к ней, впился губами в ее рот и раздвинул языком ее губы. Поппи чуть слышно охнула и вцепилась в мои волосы.

Я не мог оторваться. Чем больше мы целовались, тем жарче становился ее рот. Мои руки скользили по ее голым рукам и опускались все ниже и ниже, к талии.

Поппи повернулась на спину, и моя ладонь скользнула по ее ноге. Я прижался еще теснее и потерся о нее. Поппи мотнула головой, со стоном оторвавшись от моих губ. Но я не остановился и продолжал целовать ее все настойчивее – в щеку, шею, плечо. Моя рука забралась под сорочку, и пальцы ритмично поглаживали мягкий низ ее живота. Она потянула меня за волосы и, развернувшись, обвила меня ногой. Я глухо застонал и, потянувшись, захватил ее рот. Наши языки столкнулись, и моя рука двинулась вверх.

Поппи разорвала поцелуй:

– Руне…

Я уронил голову, уткнувшись лицом в ложбинку между шеей и плечом и с трудом переводя дух. Желание было столь велико, что казалось, мне недостанет сил взять его под контроль и остановиться.

Поппи поглаживала меня по спине, и я попытался успокоиться, сосредоточившись на ритме ее пальцев.

Минута шла за минутой. Я лежал неподвижно, распластавшись на Поппи, вдыхая ее аромат, чувствуя под рукой ее мягкий живот.

– Руне? – прошептала она.

Я поднял голову.

Она тут же дотронулась до моей щеки.

– Малыш? – В ее голосе прозвучала тревожная нотка.

– Все в порядке, – прошептал я как можно тише, чтобы не побеспокоить ее родителей, и заглянул в ее глубокие глаза. – Просто чертовски тебя хочу. Когда вот такое случается… когда мы заходим так далеко… я как будто теряю рассудок.

Поппи запустила пальцы мне в волосы, и я закрыл глаза, наслаждаясь ее прикосновениями.

– Прости. Мне так жаль…

– Нет, – решительно перебил я, невольно повысив голос. Получилось слишком громко. Огромные глаза Поппи смотрели на меня. Я отодвинулся. – Не надо. Не извиняйся за то, что остановила меня. Мы не сделаем ничего, о чем тебе придется потом пожалеть.

С ее распухших от поцелуев губ слетел долгий вздох.

– Спасибо, – прошептала она. Моя рука нашла ее руку, и наши пальцы переплелись.

Я сдвинулся к краю и кивнул, приглашая ее в объятия. Поппи положила голову мне на грудь. Я закрыл глаза и постарался выровнять дыхание.

В конце концов сон все же взял верх. Палец Поппи выписывал узоры на моем животе. Я уже проваливался в забытье, когда она вдруг прошептала:

– Ты – мое все, Руне Кристиансен. Надеюсь, тебе это известно.

Глаза распахнулись сами собой. Подсунув палец под подбородок, я повернул ее лицо к себе. Ее приоткрытые губы ждали поцелуя.

Я поцеловал ее – нежно, мягко – и отстранился. Лежа с закрытыми глазами, Поппи улыбнулась. Она выглядела такой счастливой и умиротворенной, что моя грудь разрывалась от нежности.

– Вместе навсегда, – прошептал я.

Она повернулась, устраиваясь поудобнее, и ответила тоже шепотом:

– На веки вечные.

И мы оба уснули.

Руне

– Руне, нам нужно поговорить, – сказал папа, когда мы уже сидели за ланчем в ресторане с видом на пляж.

– Вы что, собрались разводиться?

– Нет, Руне. – Он побледнел и тут же принялся уверять меня в обратном, а для убедительности взял маму за руку. – Господи, конечно, нет. – Мама улыбнулась, но в ее глазах блеснули слезы.

– Тогда о чем? – спросил я.

Папа медленно отклонился на спинку стула.

– Твоя мама недовольна не мной, а моей работой. – Это заявление совершенно сбило меня с толку, но тут он добавил: – Меня переводят в Осло. У компании возникла проблема, и мне поручено ее решить.

– И на сколько ты уезжаешь? Когда вернешься?

Папа провел ладонью по густым коротким волосам – точно так же, как это делал я.

– В том-то и дело, – осторожно сказал он и вздохнул. – Возможно, придется задержаться на несколько лет. Возможно, на несколько месяцев. Если оценивать реалистично, то это продлится от одного года до трех лет.

У меня глаза полезли на лоб.

– И ты оставишь нас здесь, в Джорджии, на такой срок?

Мама накрыла мою руку своей. Я смотрел на нее, ничего не понимая, но потом смысл сказанного отцом стал понемногу до меня доходить.

– Нет, – негромко произнес я, качая головой. Нет, он не мог поступить так со мной. Не мог так со мной обойтись.

Я посмотрел на него, и он виновато отвел глаза.

Все стало ясно.

Так вот почему мы поехали на пляж. Вот почему он хотел, чтобы мы были одни. Вот почему не разрешил взять с собой Поппи.

Сердце как будто пустилось вскачь. Лежавшие на столе руки задрожали. Мысли бросились врассыпную. Нет, они этого не сделают… не могут… Я не хочу!

– Нет! – бросил я. Вышло громко, и сидевшие за соседними столиками посмотрели в нашу сторону. – Я никуда не поеду. Я не оставлю ее.

Я с надеждой повернулся к маме, но она опустила глаза. Я вырвал руку из-под ее ладони.

– Мама? – В ответ на мою мольбу она покачала головой.

– Мы – семья, Руне. Мы не можем расставаться на такой долгий срок. Нам всем нужно поехать с папой. Мы – семья.

– Нет! – крикнул я и, отодвинув стул, вскочил и сжал кулаки. – Я не оставлю ее! Вы меня не заставите! Наш дом – здесь! Вы не заставите меня вернуться в Осло!

– Руне! – Папа тоже поднялся и протянул руки. – Успокойся.

Но я уже не мог находиться с ним рядом и, повернувшись, выбежал из ресторана и повернул к пляжу. Солнце спряталось за темными тучами, холодный ветер гнал по берегу песок. Я бежал к дюнам, и колючие зернышки били в лицо.

Гнев и злость бушевали во мне, норовя вырваться наружу. Как они могли так поступить со мной? Они же знают, что мне не жить без Поппи.

Дрожа от злости, я забрался на самую высокую дюну и упал на вершине. Надо мной расстилалось серое, сумрачное небо. Жить в Норвегии без Поппи? Не быть с ней рядом? Не держать ее руку? Не целовать ее губы? От одной этой мысли меня едва не стошнило. Нет, невозможно.

Горло перехватило – ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Мысли метались в поисках выхода. Что можно сделать, чтобы остаться? Но хватаясь то за один, то за другой вариант, я понимал, что отца не переубедить. Если он решил для себя что-то, то уже не отступится. Мне придется поехать с ними – выражение на его лице ясно показывало, что другого варианта нет. Они разлучали меня с моей девушкой, моей половинкой. И я ничего не мог с этим поделать. Будь оно проклято.

Кто-то поднимался на дюну. Конечно, это был он, мой отец. Он сел рядом. Я отвернулся к морю. Не хотел его видеть. Не хотел даже замечать.

Какое-то время мы молчали, потом я спросил:

– Когда мы уезжаем?

Я почувствовал, как он напрягся, и искоса взглянул на него. Отец смотрел на меня с жалостью и сочувствием, и от этого мне сделалось еще хуже.

– Когда?

Он вздохнул и опустил глаза.

– Завтра.

Мир замер.

– Что? – не веря своим ушам, прошептал я. – Как так? Это невозможно.

– Мы с твоей матерью узнали обо всем месяц назад, но решили ничего не говорить до самого последнего дня. Знали, что тебе это не понравится. Мне нужно быть на работе, в Осло, уже в понедельник. Со школой вопросы улажены, документы перешлют в твою новую школу. Твой дядя подготовит дом к нашему возвращению. Моя компания наняла рабочих – они придут к нам уже завтра, – и вещи отправят в Норвегию морем.

Я посмотрел на отца и впервые в жизни почувствовал, что ненавижу его. Меня просто тошнило от злости. Я стиснул зубы и отвернулся.

– Руне, – мягко сказал отец и положил руку мне на плечо.

– Не трогай меня, – прошипел я, отворачиваясь. – Никогда больше не прикасайся ко мне и не заговаривай со мной. Я никогда – никогда! – не прощу тебя за то, что ты разлучил меня с ней.