— Какой же он ей муж? Ради кого должна она всю жизнь оставаться одинокой? Она же не женой была, а содержанкой… В древние времена такое, говорят, было: когда министр Хван, издавший закон о запрещении вторичного замужества, возвращался из дворцовых апартаментов домой, каждый его след был наполнен кровью… Вот что об этом думали в древности… Так как же мы, современные люди, должны на это смотреть? Я тебе больше скажу: если уж считать преступлением вторичное замужество, тогда мужчина, берущий себе, помимо жены, содержанку, — вдвойне преступник!

— Так-то оно так… Да разве мужчину можно сравнивать с женщиной!

— А почему бы и нет?

— Грех говорить такие вещи, старик! Да еще при молодых, — она оглянулась на сноху. Старуха так ничего и не поняла из того, что говорил ей Кан Са Гва. Она только усмехалась, слушая его рассуждения: умничает, мол, старик…

— Время идет вперед, — сказал Кан Са Гва, — а мы на старом месте топчемся. Видать, отжили мы свое, старуха.

— Нет, нет, что там ни говори, я никак не могу с тобой согласиться!

— Да разве ты не знаешь, что во многих странах женщины равноправны?

Так за спорами, разговорами коротали старики часы ожидания. Беседу их прервало появление Кан Гюна.

На следующее утро к Кан Са Гва пришла Сун Ок со своей матерью. Она принесла с собой свинины и бутылку яктю[50].

Старики знали уже от Кан Гюна, почему Сун Ок решила покончить с собой; рассказал он им и о том, что Сун Ок пожелала стать его сестрой. Поэтому с утра все в доме были на ногах и с нетерпением поджидали прихода Сун Ок.

Когда она, наконец, явилась, ее встретили дружески, с радостью.

Сун Ок, в соблюдение правил старинной традиционной церемонии, в первую очередь поклонилась земным поклоном родителям Кан Гюна, как бы показывая себя испытующему взору стариков: достойна ли она стать их дочерью. Потом Сун Ок обменялась церемонными земными поклонами с Кан Гюном и его женой. И, наконец, Кан Гюн и его жена отвесили глубокий, торжественный поклон матери Сун Ок.

На этом церемония была закончена. Все начали рассаживаться за столами, накрытыми к завтраку.

Сун Ок, жену Кан Гюна и детей усадили в соседней комнате, оставив открытой дверь в комнату, где разместились остальные.

Кан Са Гва, выпив рюмку водки, заметно повеселел.

— Выпьем же, дорогие друзья! Сегодня день моего рождения. И еще одно радостное событие случилось сегодня, так что у нас двойной праздник. По этому случаю — выпьемте, сестра моя (Кан Са Гва повернулся к матери Сун Ок) и жена моя (он взглянул на жену), еще по рюмочке горькой!..

Он разлил водку по рюмкам.

Жена Кан Са Гва так вся и сияла от радости.

— Не знаю, как вы, сестрица, — смеясь, обратилась она к матери Сун Ок, — а я совсем не умею пить водку!

— А я, думаете, умею? Тоже не умею!..

Завтрак прошел в веселых, дружеских разговорах.

После завтрака Кан Са Гва (лицо у него стало красным от выпитого вина) закурил трубку и проговорил, обращаясь к Сун Ок:

— Теперь ты, Сун Ок, вошла в нашу семью. А раз так, то мы можем говорить обо всем открыто, без утайки, как близкие с близкими. Мы со старухой вчера долго толковали о тебе… Ты человек чистой души, Сун Ок; как же могла ты так легко отказаться от жизни? Нет, неправа ты, дочка… Ну, ушла бы ты из этого мира — думаешь, люди переменили бы о тебе мнение?.. Смерть-то не сделала бы тебя лучше. Жизнь совершенствует человека! Раз уж он появился на свет, он должен стать полезным. А если уж придется умереть, то умирать надо во имя высокой цели, а не из-за каких-то ничтожных мелочей. Как это теперь говорят… Не стоит приносить себя в жертву старым, феодальным предрассудкам… Так ведь, сынок?

— Правильно, отец! — почтительно согласился Кан Гюн.

— Подумайте, мужчине прощается, если он имеет несколько содержанок, а когда молодая женщина, у которой в жизни нет лучшего пути, вторично выходит замуж, она, видите ли, совершает тяжкое преступление!.. Я говорю не о тебе, Сун Ок, а так, вообще… Все это исходит из старой, гнилой феодальной морали, которая женщину низводила до положения рабыни, а мужчину ставила над ней господином. Но ведь сейчас наступила иная жизнь! У нас вот провели земельную реформу: нет теперь ни помещиков, ни арендаторов… И нельзя нам оставаться в плену старых предрассудков! Ты, Сун Ок, стыдясь своего прошлого, решила броситься в пруд. В таком случае Юн Сан Ер должен был бы уже трижды покончить с собой! Вот как!

Сун Ок слушала Кан Са Гва молча, низко опустив голову. Старик прикурил потухшую трубку от хваро[51] и, затянувшись, продолжал:

— Ох, и сильна же еще над нами власть старых обычаев! Я вот сколько раз говорил сыну: не стесняйся, кури в моем присутствии! Так нет же, не осмеливается курить при отце! Новый он человек, а держится за бессмысленный обычай, за привычку. Раньше ведь как было? В старину курили бамбуковую трубку. У какого-нибудь важного барина трубка была такой роскошной и длинной, что с ним обычно ходил слуга, который нес кисет и трубку. Да и дома трубку ему зажигал и подносил слуга или приказчик. Эту вот громадину, действительно, младшему неудобно было курить при старших… Почему водку можно пить вместе со старшими, а табак курить нельзя? Ведь сын уже взрослый человек. Но бывает, сидишь с ним, беседуешь о чем-нибудь, и вдруг он встает и уходит. Оказывается: покурить захотелось!.. Из-за этого проклятого табаку ему приходится и работу бросать, и разговор прерывать — даром терять время. Что особенного, если ты при мне закуришь? Попробуй уговори его, упрямца!

Старик сокрушенно покачал головой и вздохнул. Все весело расхохотались. Жена Кан Са Гва взглянула на мужа.

— Вот беспокойный старик! Ну, стоит ли расстраиваться из-за такой мелочи?

— Хе-хе… Мелочей нет, женушка. Из самого малого дела может вырасти большое!

— Если вы так настаиваете, отец, — сказал Кан Гюн, — вашей воле я перечить не буду. С этого дня я буду курить при вас.

— Давно бы так! Сейчас же и закури! Я тебе приказываю!

Кан Гюн, вынужденный уступить упрямому старику, достал из кармана портсигар. К слову сказать, его уже давно мучило желание покурить и он только ждал удобной минуты, чтобы выскочить во двор.

Пересев на другое место, Кан Гюн закурил и повернулся спиной к отцу. Увидев это, жена Кан Гюна прикрыла лицо рукой и беззвучно рассмеялась. Посмеивались потихоньку и дети, тайком показывая на отца пальцами.

Кан Са Гва улыбнулся и спросил:

— Не хотите ли послушать одну старую-старую сказку?

— Что это ты вдруг надумал: сказками забавляться! — воскликнула жена Кан Са Гва.

— День сегодня необычный, радостный… Вот и вспомнилась сказка. — Он взглянул на Сун Ок. — Тебе тоже не вредно послушать.

— Расскажите, мы с удовольствием послушаем, — робко произнесла Сун Ок.

— У одного богача было три дочери… Да что это с табаком? Все гаснет и гаснет. — Старик прикурил от хваро.

— Да не тяни! — торопила его жена.

— Ну вот. Две старшие дочери вышли замуж, а младшая осталась со стариком.

Как только Кан Са Гва приступил к рассказу, из соседней комнаты выбежал внук и взобрался к нему на колени.

— Однажды позвал богач к себе дочерей и говорит им: хочу я задать вам один вопрос. Отвечайте на него честно и прямо.

Жена Кан Са Гва, которая сидела, подперев подбородок кулаком, усомнилась:

— Как же это замужние-то дочери в доме очутились? Может быть, по какому особому случаю отец созвал их к себе?

— Видимо, так… Вот отец спрашивает старшую дочь: «От кого зависит счастье твоей жизни?»

— Какой странный вопрос — без начала и без конца! Как же на него можно ответить? — Жене Кан Са Гва не терпелось узнать, куда гнет старик, и она торопила его.

— А ты послушай дальше… Старшая дочь задумалась над необычным вопросом отца… А потом ответила: «Счастье моей жизни зависит от государя». Услышав этот ответ, отец одобрительно кивнул головой и сказал: «Ты права».