– Разъясните, если не затруднит, – полковник пыхнул только что закуренной папироской, выпустил облачко сизого дыма. – Я, видите ли, с российскими реалиями знаком весьма поверхностно, так что…

– Что такое ФАР знаете?

– Федерация анархистов России?

– А говорите, не разбираетесь! – Натали вдруг ужасно захотелось курить. Иные дни и не вспоминала о табаке, а сейчас, как приспичило. – Дайте папиросу!

– А мне показалось, вы не курите! – Оказывается, он уже протягивал ей открытую коробку с изображением танцующей турецкой девушки. – Держите, Наташа. Вы позволите мне вас так называть?

– Называйте, – пожала она плечами.

– Так что там с ФАР и «Набатом»?

– «Набат», – вспыхнула с треском и шипением серная спичка, огонь лизнул край папиросы, и рот наполнился сухим горьким дымом, – «Набат» – это газета анархо-синдикалистских профсоюзов.

– Значит, вы анархо-синдикалистка?

– Во всяком случае, была. – Сейчас Натали не была уже в этом уверена, но не рассказывать же об этом полковнику! Или рассказать? – Вы спрашивали о хвате двумя руками…

– Да, – холодно усмехнулся полковник. – Техника налицо.

– Я прошла полный курс «Тамбовских волков», – похвасталась Натали, отдышавшись после новой порции водки.

– Впечатляет! – полковник смотрел на нее с каким-то новым выражением.

«Сейчас он подойдет… Он… Он подойдет и… Поцелует или сразу завалит на стол? Он…»

– Я…

– Вы готовы, – кивнул он. – До кровати доберетесь сами, или помочь?

– Завтракать, конечно, не будете? – положительного ответа Генрих не ожидал. Спросил из вежливости и получил в ответ кислую мину.

– Не буду.

«Интересное дело, – подумал он мельком, стараясь не смотреть Наталье в лицо, – отчего красивые женщины остаются самими собой даже с похмелья, а мужчины – никогда?»

– Ладно, уговорили! – кивнул Генрих. – Пейте кофе, и вот вам еще в терапевтических целях… – плеснул он ей «на чуть» шустовского коньяка.

– Я не люблю кофе!

«Что характерно, рюмку с коньяком прибрала без разговоров, а кофе, видите ли, не нравится».

– А зря! – Генрих налил коньяка и себе, «чтобы запить аспирин», и снова подумал о том, как переживают похмелье хорошенькие женщины. – Пейте, Наташа! Кофе в вашем состоянии – самый подходящий напиток, вы уж поверьте моему опыту!

На самом деле он лукавил. Наташу трудно было назвать красавицей. Слишком жесткое лицо, опасный взгляд, резкие черты. Молодая, это да, но все-таки не красавица. Впрочем, молодость дорогого стоит, особенно, если речь о женщине, а говорящему – шестой десяток пошел.

«Не красавица, но…»

Какой эпитет подобрать? Симпатичная? Нет, пожалуй. Симпатичная – это о ком-то другом. Привлекательная?

«Такая привлечет. Догонит, и привлечет еще раз!»

Однако едва он успел мысленно пошутить, как двойной смысл шутки заставил его остро почувствовать свою неправоту.

«Интересная!»

В точку! Узкое бледное лицо. Правильные, хоть и резковато выведенные черты. Черные, коротко – едва ли не под мальчика – подстриженные волосы. Синие глаза.

«Н-да… И все, как всегда, упирается в половой вопрос!»

Скорее всего, нынешние «неудобства» определялись лишь тем, что у него давно не было женщины. Как-то он этот вопрос запустил, а теперь, вишь, как проняло.

«Безобразие!»

– Вы, Наташа, авто водить умеете? – спросил вслух, выпив коньяк и закуривая.

– Что? – поперхнулась женщина, брызнув с губы мелкими каплями кофе. – Какое авто? Вы о чем?

– У меня, видите ли, грудь очень болит… – Грудь действительно болела. Особенно левая половина. Она вся была один сплошной синяк, за ночь сползший вниз, на бок и на живот. – И левая рука. В таком состоянии за баранку не сядешь, сами должны понимать.

– Так вы что, – нахмурилась Наталья, – хотите, чтобы я у вас шофером служила?

– Отчего бы и нет? – Генрих решил, что идея дорого стоит, да и не врал он почти. Даже наоборот: он ведь не стал ей рассказывать, что у него еще и мигрень на фоне вчерашних переживаний случилась. А хорошая мигрень стоит, если кто не знает, нормального осколочно-пулевого в мягкие ткани.

– Отчего бы да? – адаптировалась женщина к меняющейся ситуации почти мгновенно. Сейчас она была уже спокойна, собрана, хмуро-иронична.

«Не шавка… Настоящая сука! Посмотрим…»

– Вы мне задолжали, разве нет?

– Да, пожалуй.

– Так вы умеете управлять автомобилем?

– Умею… но у меня нет прав.

– Вообще нет или только с собой?

– С собой, – нехотя признала Наталья.

– Мы могли бы заехать…

– Заехать? – нахмурилась она.

– Вот что, – предложил тогда Генрих, – давайте перестанем плести кружева и назовем вещи своими именами. Я кому-то нужен. Вернее, я нужен им мертвым и не нужен живым. Кому и отчего, не знаю. Возможностей – тьма, а материала для размышлений – ноль. И это все обо мне. Во всяком случае, пока. Согласны?

– Допустим.

– Что ж, считаем, что допустили. Теперь о вас. Тот, кто вас послал, сыграл вас, Наташа, втемную. Полагаю, в ваших кругах такое поведение не приветствуется.

– Вы сказали.

– Отсюда следует, что возвращаться вам пока некуда. Убьют.

– Возможно.

– Можно, конечно, попробовать объясниться… – это был камень в кусты. Бросок наобум.

– Не обсуждается.

– Вообще или только со мной?

– С вами, полковник!

– Хорошо, – спорить с очевидным бессмысленно. – Мое предложение таково: оставайтесь со мной. Дня на три-четыре. А потом уедете, я вам и билет куплю, куда скажете. Или к своим вернетесь, если объясниться получится. Или еще как…

– Небезупречно, но приемлемо… – Наталья взяла со стола пачку папирос, покрутила в длинных крепких пальцах – «Пианистка или лучница!» – взяла одну, оббила о не по-дамски остриженный ноготь большого пальца, взбросила в угол рта. – Однако если я появлюсь подле вас…

– Я не Кейн, – напомнил Генрих, знавший по опыту, что такое моральные императивы.

– Вы не Кейн. Однако, может статься, вы ничем не лучше. Я-то вас не знаю.

– Я вас тоже не знаю.

– Резонно, – согласилась Наталья и протянула руку за спичками. – А теперь скажите честно, Генрих, зачем я вам понадобилась? Ну, не авто же, в самом деле, водить!

Получалось, что он не ошибся. Покушение и, тем более, его странный исход ставили Наталью в достаточно сложное положение.

«Между молотом и наковальней!»

Между своими и чужими. Между полицией и боевиками. Между хитрованом, играющим свою, особую игру, и руководством анархистской боевой организации.

«Непросто…»

И все-таки всей правды о том, что и как заварится теперь вокруг вчерашнего инцидента, Генрих знать не мог. А женщина, как он ее теперь понимал, была не дура и не из новичков. У нее могли быть и совершенно неизвестные и даже непонятные Генриху резоны. Иди знай, что у такой стервы на уме!

– Видите ли, – кое-что он ей сказать все-таки обязан, иначе никак. – Видите ли, Наташа, я прибыл в Петроград, чтобы обсудить с некоторыми людьми некоторые вопросы.

– Звучит многообещающе, – мрачно усмехнулась женщина. – И ключевое слово здесь – «некоторые».

– Вы правы, – не стал спорить Генрих. – Но есть еще одно важное слово. «Кое-что».

– Это два слова, а не одно.

– Вообще-то, одно, но суть от этого не меняется.

– Да, скорее всего, – согласилась Наталья и затянулась, прищурившись.

– Они знают обо мне кое-что, но хотят знать больше.

– То есть им вас убивать не резон.

– Этим – нет, но есть и другие.

– И вы хотите всех их заинтриговать.

«Умна!»

– Хочу попробовать.

– И как вы это видите?

– Я вижу рядом с собой элегантную молодую женщину с мрачным выражением лица, опасным взглядом и повадками наемного убийцы.

– Звучит заманчиво, – выдохнула дым Наталья, – шофер, телохранитель…

– Возможно, любовница.

– За нами станут следить.

– Уже начали, – уточнил Генрих. Ему нравилось, как женщина вела разговор. И сама женщина нравилась тоже, и это следовало признать и осмыслить, чтобы не наломать дров. – Но учтите, Наташа, чем больше станут нас опекать эти люди, тем труднее будет другим людям приблизиться на расстояние выстрела. Ко мне или к вам.