Императрица встает с кресла. «Бонапарт» видит, как она выходит вперед, преклоняет перед ним колени, и слезы, которые ей никак не удержать, «катятся, — рассказывает г-жа д'Абрантес, — ей на сложенные руки, протягиваемые ею не столько к Богу, сколько к Наполеону, вернее, Бонапарту, воплощающему для нее в этот миг само Провидение. Для двух этих людей наступило то единственное в жизни мгновение, что восполняет пустоту многих лет».

И вот император сам теперь совершает коронование: берет корону Жозефины, водружает ей на голову, потом снимает с «грациозной медлительностью…». «Сейчас, когда он коронует ту, кого суеверно считает своей „счастливой звездой“, он перенимает у жены кокетство, если я смею употребить это слово, — продолжает Лора д'Абрантес. — Он старается поудачней пристроить эту маленькую корону на бриллиантовой диадеме, опускает ее, передвигает, поправляет; он словно сулит жене, что эта корона будет ей легка и отрадна».

Какая другая женщина в мировой истории получала такой же подарок от человека, которого любит? Кому еще дарили Империю, которая вскоре раскинется от Гамбурга до Неаполя, от Бреста до Варшавы? И в это утро Жозефине действительно кажется, что она любит мужа.

Жозефина встала с колен и бок о бок с императором, сопровождаемая папой и тройным кортежем принцев, кардиналов, маршалов, полковников, под звуки музыки и пение хора медленно направляется к большому трону. Не в эту ли минуту Наполеон поворачивается к брату и негромко бросает:

— Вот бы отец видел нас, Жозеф!

Жозефина, вероятно, думает о своей матери, отказавшейся покинуть Мартинику, во-первых, потому, что путь «занят» англичанами, во-вторых, потому, что она роялистка. Тем не менее она появляется на молебне в Фор-де-Франсе, который скоро станет Фор-Наполеоном, и будет председательствовать на банкете, где гости станут пить за «здоровье ее величества императрицы французов». Власти острова назовут ее «императрицей-матерью», титулом, который г-жа Летиция ни от кого не услышала.

Не без усилия — тяжесть мантий тащит их назад — Наполеон с Жозефиной добрались до верха сооружения. Здесь трон у Жозефины меньше, чем у ее мужа, и стоит на ступеньку ниже. Папа напутствует обоих в таких словах:

— Да утвердит вас на престоле Империи и благословит вас на царствие с высоты своей вечной славы Иисус Христос, Царь царей, Владыка владык, существующий и правящий вместе с Богом Отцом и Святым Духом ныне и присно и во веки веков.

Обняв императора, Пий VII поворачивается к собранию и возглашает:

— Vivat Imperator in aeternum!^[27]

И толпа эхом отзывается:

— Да здравствует император! Да здравствует императрица!

Пий VII опять спускается в алтарь, место на ступенях занимают пажи, а по бокам Жозефины — принцессы, фрейлины и статс-дамы.

При торжественном чтении Евангелия августейшей чете дают поцеловать священное писание. Затем читают предпричастную молитву, и балет труппы человек в двести возобновляется. Император с императрицей, да и все остальные, добросовестно возвращаются к алтарю. За Жозефину свечу с тринадцатью символическими золотыми монетами несет г-жа д'Арбер, сопровождаемая генералом Савари, а г-жа де Люсе, эскортируемая генералом Лемаруа, несет в руках серебряный хлеб. Золотой оставлен г-же Дюшатель, рядом с которой генерал Кафарелли. За то, что эти дамы несли «знаки почета», они получат бриллиантовые ожерелья стоимостью от 20 000 до 30 000 франков.

Августейшая чета воссела на «малые троны», а папе подают вермелевый таз; воду в него наливают из кувшина, который, как и таз, служил при коронации Людовика XVI; на них просто заменили лилии аллегорическими фигурами Побед, но «L» так и осталось. После причастия все возвращаются на помост с «большими тронами».

После службы папа покидает собор, не желая быть свидетелем гражданской присяги и санкционировать своим присутствием свободу отправления культов, которую император вынужден помянуть в присяге и которую не может соблюдать римский первосвященник.

— Клянусь охранять целостность территории государства, соблюдать законы конкордата и свободу отправления культов, соблюдать равенство прав, политическую и гражданскую свободу, неотъемлемость приобретенных национальных имуществ^[28], налоги и сборы только в соответствии с законом, охранять институт Почетного легиона, править во имя единой цели — интересов, блага и славы французского народа.

Затем герольд громко возглашает:

— Преславный и августейший Наполеон, император французов, помазан на царство и возведен на престол.

Возгласы «Да здравствует императрица!» опять смешиваются с криками «Да здравствует император!» — а за стенами собора грохочет залп из 101 орудия.

Скоро три часа.

Долгая церемония заканчивается. Та же процессия возвращается в архиепископство, предшествуя императорской чете, сопровождая и провожая ее. По улице Бочаров, через мост Менял, площадь Шатле, по улице Сен-Дени и бульварам двойной кортеж — императора с императрицей и папы — направляется обратно в Тюильри. Уже в темноте он вступает на площадь Согласия, где при свете 500 факелов, фонарей и гирлянд ламп сверкает золото карет и блещут бриллианты. Бенгальские огни сыплют искры на обоих дворцах Габриэля^[29], равно как на всех общественных зданиях. Площадь озаряют сооруженные в центре ее и на прилегающих террасах большие символические светящиеся звезды двадцати пяти метров в диаметре. Процессия углубляется в большую аллею, где светло как днем — там на семидесяти двух столбах укреплены горящие звезды, гирлянды и фонари с разноцветными стеклами. Сад, клумбы и дворец пылают, озаренные 38 892 плошками и 15 950 лампионами крупных размеров. «Несмотря на непогожее время года» иллюминаторы превзошли самих себя.

В Тюильри Наполеон находит хорошенькими всех дам, участвующих в церемонии.

— Сударыни, своим очарованием вы обязаны мне, — выпаливает он.

Но самой соблазнительной из всех ему представляется Жозефина «в облике императрицы». Он поздравляет ее «с удачной манерой носить диадему» и требует, чтобы, обедая с ним наедине, она оставалась сегодня в короне.

Нет сомнения, что весь этот достопамятный день Париж и собор Парижской Богоматери смотрят на императрицу глазами императора. «Милосердие, мир, все, что есть на свете доброго и кроткого, казалось, снизошло с небес на землю, — повествует г-жа де Шатене. — В этот момент, когда сознание своей силы умеряло ее власть, Жозефина была олицетворением грации, покоряя все глаза и сердца; она стала лучшим украшением этого триумфального дня».

Однако, ложась тем вечером в постель, Жозефина слышит, как муж бормочет:

— Кому же я все это оставлю?

И страхи вновь овладевают ею. К ним отныне еще на пять лет сведется ее существование: вслед за краткими мигами счастья тревога всякий раз будет сжимать ей сердце.

Несколько недель подряд Париж занят только празднествами и увеселениями. На улицах, невзирая на мороз, фейерверки, запуски воздушных шаров, ярмарочные представления, танцы, метание колец, а глашатаи бросают народу золотые и серебряные медали в память двойной коронации.

5 декабря Жозефина стоически присутствует при раздаче орлов^[30]. Бесконечная церемония протекает под дождем и снегом, и, когда наконец войска церемониальным маршем начинают шлепать по грязи Марсова поля, промокшая насквозь и до неузнаваемости не похожая на себя императрица спасается бегством.

Она любезно улыбается на скучных банкетах и долгих торжественных приемах, которые ее супруг устраивает для различных государственных институтов. 1 б декабря город Париж решает дать празднество в честь Жозефины. По обычаю, восходящему к старому режиму, к ратуше пристроили застекленную галерею, позволявшую любоваться фейерверком на Новом мосту.