Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Щеки пылают румянцем – неужели у меня на лице написано, о чем я думаю?! Натыкаюсь на счастливый и сияющий взгляд Пита.

– Не хочешь помочь мне? – спокойно спрашивает напарник.

Напарник? Глупая привычка называть всех тех, с кем я когда-либо целовалась, напарниками.

Неожиданно замечаю в его руках тяжелые пакеты. Вскакиваю с места, стараясь помочь ему, но едва мои пальца касаются его, отдергиваю руку и неумело отхожу назад. Неужели так будет всегда?

– Я справлюсь. Твоя задача – собрать всех.

– Всех?

– Детей, Китнисс, – расплываясь в улыбке, говорит Пит.

***

Я чувствую, как на языке тает сладкая сахарная пудра, и блаженно прикрываю глаза. Солнечные лучи таят во рту, будто они сделаны из сладкой ваты. Смешная рожица вкусного лакомства лишилась уха и глаза, но я мало тревожусь этим – вкус превзошел красивое содержание по всем параметрам. Невероятный аромат, который наполнил Тренировочный Центр до краев и звук чавкающих по соседству учеников заставляет мое сердце нежно трепетать. Уют – бесконечно теплый, словно летний день, отдается во мне гулким, но умиротворенным биением сердца. Среди этих счастливых солнечных лучиков, я кажусь себе счастливой.

Многие пожелали вернуться в отсеки, по-прежнему недолюбливая и опасаясь меня, будто я причина их бед. Вспоминая об этом, я невольно кусаю губы – так и есть.

Неожиданно я слышу хлопок закрывающейся двери и оборачиваюсь на звук. Сияющее лицо Пита приводит в восторг и до того трепетавшее сердце. Он несет добавку, а многие осмелевшие ребята кидаются к нему, вырывая сумки прямо из рук. Я замечаю, как по-отцовски, как по-настоящему, он треплет по волосам каждого, с каждой бесконечной любовью наблюдает, как они щедро делят пироженные между собой. Улыбка будто спадает с моего лица, когда руки Пита, смыкаются за спиной у Хейвен. Он ободряюще щелкает ее по носу, а она щекочет его в ответ.

– Китнисс, ты правда веришь, что мы сможем победить? – звучит слабый голосок рядом со мной.

Это та самая рыжеволосая, милая девчушка, с россыпью детских веснушек.

– По-другому и не может быть, – заверяю ее я, – Ведь вам достались такие хорошие менторы.

– Разве Игры предусматривают двух победителей? – спрашивает темноволосый мальчишка, расположившийся рядом.

– Игры не предусматривают двух победителей – но я выиграла вместе с Питом. Игры не предусматривают победителей, которые выбираются с арены дважды – но я выбралась. И считаю это главным достижением в своей жизни, – улыбаюсь я, и протягиваю ему еще один кусочек лакомства.

– Китнисс, – неожиданно говорит загорелая девчушка, – Но ты ведь не смогла спасти Руту…

Это мгновенно развеивает всю горевшую радость. Я поднимаю взгляд на курчавые завитки волос ребенка и чувствую комок, вставший поперек горла. Я никогда не общалась ни с кем о подобном. Любая утрата для меня слишком свежая рана, чтобы бередить ее. Рута. Маленькая обезьянка с глазами горького шоколада, в котором плескалась и погасала жизнь.

Я делаю тяжелый – самый тяжелый вздох, – который, когда-либо делала в жизни.

– Рута – как и все вы, часть меня. Я потеряла ее из-за своей неопытности, а теперь… Теперь я символ восстания и просто не могу позволить себе этого.

– На арене у вас ведь была своя мелодия, верно?

– Да.

Я напеваю четыре знакомые до боли и паузы ноты.

– Еще она научила меня колыбельной, но я правда, не считаю нужным исполнять ее, – резко обрываю я.

– Но ты ведь Сойка, – вмешивается девочка с веснушчатыми щечками, – ты должна петь.

Дети начинают скандировать, а я злиться. Не люблю делать что-либо по принуждению, ведь я сама не большим старше их. Но их глаза, искренние улыбки, приятные словно мелодия голоса, умоляющие исполнить меня всего такт или строчку, заставляют меня считать иначе…

Прежде, чем я успеваю согласится, из горла вылетают знакомые слова:

– Наша с тобой колыбельная,

Ты все еще преданно-верная…

Эта песня спетая отцом посреди Луговины, теперь слишком часто напоминает курчавые завитки волос…

– Нам с тобой избежать бы падения,

То, что в звездах земных исчисление.

Белозубую искреннюю и живую улыбку, чистый смех и такой преданный взгляд, который глядел из-под полуопущенных, прозрачных век…

– Ты мой луч, надежда, почему я готова ждать

Ты моя неземная причина, по которой не хочу умирать.

Когда из маленького комочка, поющего песню соек, Рута превращалась в мученицу, которая заставила и всколыхнула чужие сердца…

Мои глаза наблюдают за отрешенной толпой в надежде, что им не понравилось и меня тот час закидают остатками еды, но вместо этого, рыжеволосая девочка усаживается ко мне на колени и своими ручонками обнимает меня за плечи. Я чувствую слезы, катящиеся по ее щечкам. Чувствую, как вслед за ее руками меня накрывают и чужие пары рук. Чувствую, как сама начинаю плакать. Я не могу поверить, что не в силах изменить этого. Неожиданно меня накрывают руки Хейвен. Я узнаю их по отличительной ободряющей и в то же время, едва ощутимой манере. Неожиданно для себя самой заключаю соперницу в объятия.

Нет, не соперницу. Мы не соперницы. Чтобы к ней не испытывал Пит, чтобы она не испытывала к нему – она заслуживает его, заслуживает счастья.

Прежде, чем я успеваю попрощаться со всеми, миротворцы уводят их в казематы, но в конце-концов, не страшась чужих взглядов и языков, я целую три пальца и возношу их к небу. Слезы все еще стекают по щекам, когда дверь за ними с грохотом захлопывается. Я обнимаю себя руками и оседаю на пол. Больно. Страшно. Физически не выносимо.

– Китнисс, ты слышишь меня?

Наконец я понимаю, что в Тренировочном Зале я не одна. Сверлю взглядом Пита и недовольно хмурюсь.

– Почему ты не ушел с остальными?!

– А должен был?

– Я плачу и не хочу, чтобы кто-то успокаивал меня. Не хочу, чтобы кто-то видел меня в подобном состоянии. Я вообще ничего не хочу. Уходи.

– Да, когда же ты наконец поймешь… – нервно рычит Пит, и усаживается рядом со мной.

Он больно встряхивает меня за плечи, и я удивленно морщусь.

– Нет у тебя больше роскоши, как страдать одной, понимаешь? Как и нет того Пита, что слушал каждого твоего приказа. Нет, того, кто считал тебя слишком сильной, чтобы позволят выедать себя изнутри, Китнисс. Знаешь, это сильно достает, когда твоя девушка не доверяет тебе даже такую мелочь, как собственные слезы.

– Твоя кто? Моего соглашения тебе не требуется? – фырчу я.

– Не требуется, – резко обрывает он, – Охмор – отличная вещь, Китнисс. Заставляет все пережить заново, переосмыслить прожитое. И знаешь, либо ты принимаешь меня таким, каким я стал, либо живешь воспоминаниями о несчастном Пите Мелларке из Дистрикта-12.

Его тон пугает меня. Это словно вызов. Словно отчаянное признание, но, кажется, оно граничит с сумасшествием. Как Пит Мелларк из Дитрикта-12, отличается от того, кто сейчас передо мной?!

– Пит, я не…

– Нет, Китнисс. Ты ждешь того, что вернется прежний Мальчик с хлебом, но его нет. Его унесли Игры и охмор. Его унесла вся та боль потерь и страданий, экспериментов в Капитолии, и теперь нет даже надежды на то, что он вернется. Ты считаешь, что я – монстр, но я … это я, Китнисс. Я парень, который все эти годы любил тебя и если бы не эта любовь, охмор бы свел меня с ума… Как Эффи, как сотни других заключенных. И я не желаю знать ,что ты ждешь кого-то – ждешь кого-то, кроме меня.

Я смотрю в его широко открытые глаза, чувствую, как его пальцы больно впиваются в кожу плеч. Мне становится страшно и невыносимо тошно – я просто не могу поверить его словам. Он утверждал, что не может пойти на смерть ради меня – но разве я просила этого? Я лишь хотела быть с ним. Верить в него. Жить ощущением той безопасности, которую он дарил мне, а теперь…

– Это будет только твой выбор, и я не хочу давить на тебя. Мы оба приняли решения, от которых не отступимся. Мои слова подействовали, верно? Но не так, как мне хотелось бы…