Все изменилось. Леса редели от добычи нужной при реконструкции города древесины. Пробегаю еще километр и оказываюсь в густой еловой чаще. Я вспоминаю о кошмаре, но тут же «стираю» его: их слишком много, чтобы запоминать и думать о каждом.

Интересно, остался ли мой прежний лук в папином тайнике? Я помню каждый слишком хорошо и теперь с легкостью нахожу хранилище. Рука проникает в сгнившую крону сосны. От дерева веет приятным колючим ароматом, и я невольно вспоминаю отца.

Мы всегда обходили весь лес по нескольку раз. Он знал, что в случае его смерти они спасут нашу жизнь, поэтому все, что касалось лука и стрел, разъяснялось мне с особой дотошной тщательностью. К несчастью, он был прав. Его не стало, а наша жизнь в первые годы его гибели стала невыносимой. Голод. Страх. Отчаянье. Тайники кормили нас, выуживая из скользких лап голода. Его не стало. Но его забота по-прежнему выручала нас.

За всю охоту я подстрелила только двух белок и одного зайца – будь сейчас Сноу у власти, я бы не смогла заработать даже на пару буханок хлеба.

Недовольная самой собой я возвращаюсь домой.

Неожиданно со стороны леса, который остался позади, я слышу жужжащее клокотание. Я узнаю этот шум из тысячи – планолет. Уже через несколько секунд он оказывается надо мной и, пролетев мимо, скрывается в мутной пелене Шлака.

Что-то здесь не так. Кому понадобилось пользоваться планолетом – не самым дешевым транспортом Капитолия – вместо удобного и быстрого поезда? Возможно, Плутарх с его извечной привычкой красоваться. Но почему тогда Сальная Сей ничего мне об этом не сказала?

Откладываем эту идею: Плутарх слишком занят, чтобы наносить мне и Хеймитчу дружеские визиты.

Джоанна или кто-то из оставшихся победителей? Но кто-кто, а Джо не стала бы расшаркиваться такими выездами «в гости».

Остается Гейл. Но для него легче было бы достать проездной билет на поезд, чем выискивать разрешения на несанкционированный вылет из своего Дистрикта.

Койн. Это могла быть она. Сердце предательски ухнуло вниз, к пяткам. Она не трогала меня, пока я была дезориентирована, выбита из колеи своим собственным горем. Но в Деревне Победителей хватит доносчиков, чтобы выслать весточку о том, что Сойка-пересмешница вернулась в ряды человечества. А значит, она поджидает меня дома. Серьезный разговор – как тогда со Сноу. Но теперь ей нечем меня шантажировать, по крайней мере, так открыто, как делал до этого ее предшественник.

Хеймитч. Вот ее главная цель. Я бегу со всех ног. Пристегнутая к поясу тушка зайца с хрустом падает на землю. Плевать. Я не дам Хеймитчу умереть! Только не сегодня – не сейчас. Еще одной потерянной родной души я не переживу.

В глазах мелькает улица Шлака. Она безлюдна и от этого я бегу еще быстрее. Дыхание совсем сбилось, а ноги устают, не привыкшие к такому халатному обращению после стольких дней передышки.

Еще несколько метров – и я в деревне победителей. В доме Хеймитча горит свет – я успела!

Я сокрушаю дверь нетерпеливыми ударами. Сколько проходит долгих минут, прежде чем она со скрипом поддается, и в дверном проеме появляется уставший, не выспавшийся, вечно отданный похмелью на съедение Хеймитч.

– Кого еще принесло? – резко спрашивает он.

Я отталкиваю его от прохода, желая убедиться, что в доме никого нет. От комнаты, как и от хозяина, несет нестерпимым перегаром, я недовольно морщусь, но радуюсь, что охотничье чутье не ощущает присутствия Койн. Только сладковато-горький запах корицы.

– Как хорошо, что с тобой все в порядке, Хеймитч, – обнимая ментора, говорю я.

– От похмелья еще никто не умирал, солнышко. Что такого должна была сделать Сальная Сей, чтобы поднять тебя на ноги?

– Накормить, – отвечаю я.

Хеймитч недовольно щурит глаза. Он знает, что я вру – как будто по моему исхудавшему телу и впавшим щекам этого не заметно. Но он молчит, и я этому безгранично рада. Он пропускает меня внутрь и, хватая бокал со светло-коричневой жидкостью, усаживается на диван.

– Ты так дышишь, будто за тобой гналась стая диких собак.

– Я думала, Койн добралась до тебя раньше меня…

– Это еще что взбрело в твою птичью голову? – недовольно спрашивает он.

– Ты видел передачу?

Хеймитч недовольно кивает.

– Её крутят второй день. Радуют зрителей.

– Я не знала, что все так будет. Я подписала этим детям смертный приговор.

– Не ты одна, – тихо отзывается ментор.

– Мне кажется, Койн уже знает, что я вернулась.

– Вернулась? Что-то не слишком похоже, что ты вернулась, солнышко, – насмешливо говорит он. – Синяки под глазами, бледная кожа, нужна ты ей?

– Она пыталась меня убить, тогда, на Квартальной бойне! – возражаю я.

– Но оставила в живых…

– Это потому, что я была не меньше и не больше, чем обессиленная марионетка…

– А теперь? – спрашивает он.

Я молчу. Сложно сказать. Но с осознанием того, что Прим перестала говорить со мной, и ее присутствие в моей жизни улетучилось, я почувствовала себя свободной. Кандалы боли спали, и я стала дышать, как дышит новорожденный: прерывисто, быстро, не жалея собственных легких.

– Теперь я вернулась. Постараюсь.

– Ты составишь мне компанию? – дружелюбно спрашивает Хеймитч. – Я собирался устроить праздничный ужин.

– У тебя каждый день – праздник.

– Но сегодня у меня гости, – отвечает он.

– Гос…

Договорить я так и не успеваю. По лестнице спускается он. Спокойный, расчетливый – напоминает меня на первых играх. Он вытирает влажные пшенично-золотые волосы и заставляет меня замереть. Будто боясь спугнуть, я не моргаю и не отрываю взгляда от Пита Мелларка. Парня-табу.

========== Глава 2 : Сойка-пересмешница ==========

По телу будто пропустили ток. Сказать, что я была огорошена, значит, не сказать абсолютно ничего. Пит не изменился – точнее, не изменился относительно того, когда в последний раз мы виделись с ним на площади в Капитолии, на смертной казни Сноу.

Не было в нем настоящем и проблеска прошлого Пита: той доброй, обнадеживающей улыбки, которая заставляла меня подниматься и вести бой дальше, тех излучающих добра глаз и бесконечно искреннего сердца, которое когда-то любило меня.

Хотя – давайте будем откровенными – сказать, что мною двигала бесконечная любовь к этому парню, нельзя; я была обязана Питу, а значит, Семьдесят Пятые Игры должны были принести ему победу, пусть даже ценой моей собственной смерти. Но все пошло не так.

Собираюсь с мыслями. Последний явно лишний вздох, и я уже собираюсь говорить.

– Привет, Китнисс, – перебивает меня Мелларк.

Что ж, из его уст мое имя звучит даже приятно.

– Привет.

Снова натянутая тишина. Чертов Хеймитч! Его умение говорить нужные вещи в нужное время неожиданно улетучилось. Он смотрит на нас двоих, ожидая, наверное, последующих реплик. Я испепеляющим взглядом смотрю на ментора и словно спрашиваю: «Чего ты ждешь от меня, если еще месяц назад он пытался меня убить?».

«Попробуй быть дружелюбной», – взглядом отвечает Хеймитч.

– Как ты? – выдаю я.

– Отлично. Вернулся из Капитолия десять минут назад, – как ни в чем не бывало отвечает он.

– И успел побывать в душе?

– Меня не выпустили за пределы города без фирменной прически. Новый стилист – отстой.

Что-то в его словах было такое непреодолимо искреннее, что я улыбаюсь. И ловлю себя на этом, как будто мне это запрещено. Но нет, в комнату не врываются миротворцы, не выбивают плетью на моей спине кровавое месиво. В комнате продолжает витать аромат корицы.

– Китнисс, – прерывает его Хеймитч, – идем на кухню.

Я отвлекаюсь от голубых глаз Мелларка и иду вслед за Хеймитчем. Когда ментор закрывает за нами дверь, я говорю:

– Спасибо.

– Ты выглядела еще хуже, чем на Жатве, в день, когда выпало её имя…

Меня передергивает. Все бояться произносит ее имя. Будто сокрушив воздух, оно принесет только боль и разочарование.

– Прим.

Хеймитч бессознательно кивает.