- Передано с художественной правдивостью. Браво, Елена Львовна! сказал Олег. - Некоторые выражения вы, по-видимому, заучили наизусть.
- Почти все. Я столько раз все это слышала, - сказала она со вздохом.
- Страничка из истории! - подхватил Валентин Платонович. - Валенки и платок тут не помогут - родинка на вашей щечке, Елена Львовна, слишком напоминает мушку маркизы; не хватает только седого парика.
Ася держала на коленях щенка, которого все время тискала и ласкала:
- Щенушка, милый! Ты спать захотел, мой маленький? Сейчас я тебя пристрою в колыбельку. Ушки вместо подушки, хвостиком прикроем нос, и заснешь сладко-сладко!
Олег заметил, что Валентин Платонович тоже смотрит на Асю; глаза их на минуту встретились, и Олегу показалось, что его товарищ думает совершенно то же самое... "Не уступлю!" - твердо решил Дашков.
- Господа, я, как признанный церемониймейстер, предлагаю продолжать, заговорил Фроловский. - Садись сюда теперь ты, князь.
- Не трепли, Фроловский, пожалуйста, мой титул, - сказал, усаживаясь в круг, Олег. - Не следует заново привыкать к нему, чтобы не сказать при чужих. К тому же он бередит мне слух.
- Извини. Не буду, - ответил Фроловский. - Кто желает задать вопрос? Видно, начинать опять мне? А ну-ка скажи, дружище, которая из присутствующих девушек тебе нравится больше других?
Взгляд Олега упал на молчаливую печальную Елочку, сидевшую в стороне; ему почему-то стало жаль ее, захотелось втянуть в игру и поднять во мнении окружающих...
- Вот уже не думал, что попаду в положение Париса! - громко сказал он. - А нравится мне всех больше Елизавета Георгиевна!
Елочка вздрогнула и вся загорелась.
Ася, как попугайчик, спросила Олега то же, что он спросил ее:
- Что вы любите больше всего, не "кого", а "что"?
- Россию, - ответил Олег после минутного молчания.
- Россия не "что", а "кто", - неожиданно для всех строго и серьезно произнесла Елочка, и глубоко сдерживаемое, потаенное чувство прозвучало в ее голосе густым красивым звоном, будто где-то на далекой колокольне ударили в колокол.
Все умолкли на минуту, как будто упомянулось имя недавно скончавшегося близкого человека.
- О! - воскликнул Валентин Платонович. - Мысль интересная, но обсуждение отведет нас слишком далеко от вашей прямой задачи. Эту мысль мы обсудим за чайным столом.
Шура, который никак не мог успокоиться в вопросе о героизме, спросил Олега:
- Считаете ли вы себя героем - таким, как охарактеризовала Ксения Всеволодовна?
- Героев рождает эпоха и обстановка, а не всегда личные качества, сказал Олег. - Я видел сотни и тысячи героев среди офицеров и солдат и даже среди оборванцев-пролетариев во враждебном лагере. Героями в наше время были все, кто не бросил оружие. Думаю, что я был не лучше и не хуже других.
"Ну уже нет, - подумала Елочка. - Оценка слишком скромная! Командир "роты смерти" и два Георгия! Но вслух не произнесла ни слова.
Между тем, Леля, Ася и Шура напали на Фроловского:
- А вы-то сами, наш церемониймейстер? Свой номер вы, кажется, зажуливаете? Теперь ваша очередь!
Фроловский взял из передней фуражку, надел ее на затылок, взлохматил себе волосы, и принял тупое и угрожающее выражение лица.
- Товарищи, - начал он зычным голосом, делая ударение на последнем слоге и словно выдавливая из себя слова, - в дни, когда все советские гражданы, в том числе и мы - ударники нашего завода - с небывалым подъемом трудимся на пользу социалистического строительства, капиталистические акулы и их прихлебатели замышляют погубить молодую советскую республику. С помощью кулаков, буржуев и белобандитов всех мастей они хотят насадить нам снова ненавистный капиталистический строй. Но этому, товарищи, не бывать! Подлые капиталисты просчитались - мы не дадим им сунуть к нам свои свиные рыла! Даром, что ли, мы кровь проливали? В ответ на их происки мы пролетарии завода "Красный Утюг" - заверяем партию и правительство, а также товарища Сталина, что будем работать еще лучше и еще бдительней будем следить, чтобы в наши ряды не закралось ни одного предателя-контрреволюционера, особливо из белогвардейского охвостья. Товарищи, будьте бдительны!
Слушатели зааплодировали так горячо, будто были и впрямь рабочими завода "Красный Утюг", собравшимися на митинг.
Шура Краснокутский, отбывая свой фант, сел к роялю и стал наигрывать кое-как "Дон-Грея", охая и жалуясь на свою судьбу. Услышав звуки фокстрота, Валентин Платонович насторожился, словно боевой конь, и расшаркался перед Лелей, но та растерянно пролепетала:
- Я не танцую... Наталья Павловна и мама не позволяют... фокстрот.
- Господи, прости мне! Кажется, я уже во второй раз нарушаю благонравие этого дома! - сказал Валентин Платонович. - Пройдемтесь разочек, милая маркиза, пока старших нет. Уж неужели вовсе не умеете?
Леля робко положила руку ему на плечо.
- Попробую, только не проговоритесь при маме, пожалуйста! Я у вашей соседки танцевала раз... Если мама узнает, она меня к ней не пустит.
Оба танцевали очень хорошо, но как только у двери послышался голос француженки, Леля вырвалась из рук Валентина Платоновича.
- А ты, Дашков, что же не танцуешь? - спросил Фроловский, подходя к Олегу.
- Не умею и я, - ответил Олег. - Просидев семь с половиной лет в чистилище, не имел возможности научиться, а в те годы, когда я был в числе живых, этого танца еще в заводе не было.
- В чистилище? - повторил Фроловский, и лицо его стало серьезно. - Так ты уже отбыл это? А я пребываю в приятном ожидании. Моя maman не засыпает раньше шести утра, все ждет... Даже сухарей мне насушила и чемодан собрала на всякий случай.
Звуки вальса прервали их разговор. Валентин Платонович живо поймал Асю и закружил по комнате, но почти тотчас им пришлось остановиться, так как Шура сбился. Воспользовавшись паузой, Ася сказала тихо:
- Валентин Платонович, я вас хотела предупредить: не расспрашивайте Олега Андреевича - у него все погибли и я заметила, что ему тяжело говорить.
Олег видел со своего места, что они переговариваются вполголоса и что Валентин Платоно-вич взглянул раза два в его сторону. Опять ревнивая досада всколыхнулась на дне его души.
