«Наверное, так чувствуют себя короли и знатные особы, когда едут в карете», — думал мальчик. Махать рукой он считал излишним и не делал этого.
Накатавшись, он сел на скамейку в скверике, поставив велосипед рядом. Он надеялся, что кто-нибудь подойдет и спросит, не его ли это велосипед, а он важно кивнет. Вевер, конечно, не обидится на эту маленькую ложь. Тот, кто дает свой велосипед покататься, не обратит внимания на такую мелочь.
К скамейке, где сидел мальчик, подошли двое мужчин. Мальчик хотел взяться за руль, но один из подошедших оттолкнул его и сел на велосипед.
Мальчик закричал, но мужчина невозмутимо поехал дальше.
Тогда мальчик крикнул другому мужчине, который стоял рядом с ним:
— Это мой велосипед! Пойдемте в полицию!
Мужчина расхохотался. Мальчик бросился через дорогу наперерез грабителю, но тот успел уже уехать далеко. Он вовсю крутил педали, пригнувшись к рулю, как заправский гонщик.
Мальчик почувствовал, что у него пересохло в горле. Он хотел крикнуть, но не смог издать ни звука.
Мужчина на велосипеде свернул за угол, а мальчик все бежал за ним, но вскоре потерял его из виду.
Он сел на чье-то крылечко и разрыдался.
Был поздний вечер, и время ужина давно прошло, когда мальчик доплелся до ателье Вевера. Изнутри доносились странные воркующие звуки, словно кому-то было очень весело.
Он послушал, потом постучал. Но Вевер не вышел. Тогда он собрался с духом и забарабанил кулаком.
В дверях показался Вевер. Он был почти голый. Стоял и почесывал грудь. Мальчик, запинаясь, пролепетал:
— Велосипед украли.
Когда Вевер оделся, они вместе пошли сначала в скверик, а оттуда в полицию. Там сидел бригадир и сам с собой играл в карты. Он расспросил их и все записал. Мальчику пришлось назвать свое имя и адрес. Он испугался, что попадет в тюрьму.
На обратном пути мальчик не проронил ни слова. Вевер вел его за руку и время от времени ободряюще пожимал ее. Он не сердился, этот Вевер, только потихоньку чертыхался.
— Попадись мне этот ворюга, я ему все ноги переломаю, — бормотал он. — А ты поглядывай на улице. Заметишь его, сразу же кричи: «Держите вора! Держите вора!» Если к следующей неделе велосипед не найдут, придется купить новый… может быть, подержанный…
Все воскресенье мальчик искал велосипед на улицах неподалеку от сквера. Он заглядывал во все ворота, и ему здорово досталось от больших ребят, которым не понравилось, что он суется не в свой двор. После того как его изрядно отколошматили и ему пришлось просить пощады, он ушел из того района.
Попробовал поискать и на других улицах, но велосипед Вевера как сквозь землю провалился.
Безрезультатно проискав все воскресенье, мальчик в понедельник не пошел в школу. Он надеялся, что вор поедет на работу на велосипеде и оставит его где-нибудь на улице. Он обегал все велосипедные стоянки, но отовсюду его прогоняли.
Веверу удалось заполучить подержанный дамский велосипед. К нему Вевер купил огромный амбарный замок. Единственным неудобством художник считал то, что теперь он не мог посадить на раму подружку. Но мальчик был просто счастлив. Ведь, когда он смотрел вслед Веверу, уезжающему со своей подружкой, у него появлялось странное чувство растерянности.
Мальчик надеялся, что когда-нибудь Веверу надоедят все эти подружки, распоряжающиеся в его ателье даже голубями. Птиц при них не выпускали.
— Эту гадость в клетку, — говорила девица с длинными ногтями, — смотреть тошно.
Мальчик придумал кое-что новое. В воскресной школе он слыхал, что в молитвах можно обратиться к богу с просьбой. И он много раз просил бога прогнать от Вевера всех женщин. Или на худой конец сделать так, чтобы они не гнали его из ателье. Но бог, видно, не услышал, так как женщины приходили по-прежнему.
Так продолжалось до того самого воскресенья, когда он застал Вевера одного. С большим трудом, шатаясь, передвигался тот по ателье.
А в понедельник мальчик нашел небритого и пьяного Вевера в постели.
Отныне мальчик один выпускал голубей и мечтал о стране Тирелир. Она казалась ему теперь очень далекой. Когда он говорил об этом с Вевером, все было настоящим и близким. А сейчас Вевер лежал в постели и молчал.
Вевер провалялся целую неделю. А в субботу дамочка с длинными ногтями опять не пришла.
Но теперь это не радовало мальчика, ведь Вевер страдал. Он бродил по ателье, бормоча ругательства.
— Я эмигрирую, — сказал Вевер несколько дней спустя.
Мальчик не понял, что это такое «эмигрировать», но само слово ему не понравилось.
Он попросил Вевера объяснить, что это значит. И тот сообщил, что уезжает в Австралию, рассказал о кенгуру, о деньгах, которые там можно заработать, и добавил, что, возможно, вернется лет через пять богатым человеком. А пока он будет в отъезде, мальчик может ухаживать за голубями.
Мальчик попросил и его взять в Австралию. Он хотел всегда быть рядом с Вевером, но Вевер не ответил.
По дороге домой мальчик горько плакал, на этот раз беззвучно.
Мать с криком набросилась на него, ругала за то, что он пришел так поздно, и в наказание отправила спать без ужина.
В тот вечер он просил у бога: «Ну пожалуйста, сделай так, чтобы Вевер не эмигрировал». Но бог и на этот раз не услышал.
Вевер распродал все свои вещи. Отец не разрешил мальчику держать голубей, поэтому Вевер отнес их на Вестерский рынок. Теперь он часто прикладывался к маленькой плоской бутылочке, которую носил в заднем кармане брюк.
— Что же будет теперь со страной Тирелир? — спросил мальчик.
Вевер не ответил. Только повторил, что ему необходимо эмигрировать. Другого выхода нет. Он показал мальчику свой паспорт и еще какую-то бумагу с множеством печатей.
На прощание он сказал:
— Хорошенько смотри, может, и увидишь где голубой велосипед… Найдешь — он твой…
Потом мальчик пошел домой и с душераздирающим плачем бросился к матери. Но она дергала его за ухо всякий раз, как он всхлипывал.
Через полгода мальчик получил из Сиднея открытку с видом какой-то площади. На обороте Вевер нарисовал улетающего вдаль голубя.
Рудолф Геел
ТОРЖЕСТВЕННОЕ ОТКРЫТИЕ[38]
Перевод И. Волевич
Сестра позвонила мне вчера и сказала, что не поедет на открытие памятника нашему покойному брату Паултье.
То, что Генриетта вдруг раздумала нас сопровождать, ничуть меня не удивило. И все же я заехал за ней, рассчитывая, что она опять передумает. Когда я позвонил в дверь и увидел ее, я сразу понял, что отказалась она просто потому, что не хотела выслушивать колкости по поводу своего экстравагантного туалета. Ну а раз она по доброте сердечной смилостивилась над нами, критиковать ее наряд было, конечно, никак нельзя. На ней была огромная фетровая шляпа, украшенная пунцовыми цветами, и весьма вычурный брючный костюм из какой-то блестящей светло-зеленой материи. Под расстегнутым жакетиком виднелась облезлая лиловая майка, которая от стирки села и задиралась кверху, обнажая живот, Такой ансамбль, разумеется, не подходил для торжественного открытия скульптурного бюста нашего братишки — ведь там соберутся сливки общества и, разумеется, будут судачить о нас.
— Надо же мне что-то надеть, — вместо приветствия сказала сестрица.
— И ты не нашла ничего более подходящего?
Она кивнула, а я сказал, что сам-то я не против, но родители ужаснутся, когда нас увидят, и отец наверняка устроит сцену. Генриетта звонко чмокнула меня в щеку и сказала, что, уж во всяком случае, мне и ей эта встреча доставит удовольствие. Она показалась мне какой-то взвинченной, однако в машине успокоилась и всю дорогу молчала.
Я заехал за родителями, и после краткого, но бурного спора по поводу Генриеттиного наряда мы направились в город X., где ровно двадцать три года назад родился наш Паултье. Двадцать три года! Пятью годами раньше, незадолго до его гибели, я тоже ездил в X., где участвовал в телевизионной программе, в которой он выступал. Мой младший брат был тогда в зените славы и преспокойно мог позволить себе сказать, что ему наплевать, даже если нашу страну поглотит морская пучина, — все только рассмеялись. Лена Т., ведущая программы, нежно погладила Паултье по голове, зажужжала камера, и телезрители увидели крупным планом заострившееся от разгульной жизни лицо юной знаменитости. Нидерланды не утонули, а вот остряк отправился на тот свет. Сотни людей собрались на кладбище, но Паултье было уже все равно. Позже сестра сказала мне, что именно эта мысль терзала ее, когда она стояла у края могилы.
