Давай-ка, приятель, домой, думал он про себя. Эдак и грудь застудить недолго. Или мочевой пузырь. Но тем не менее он продолжал свои поиски.

Вот у него уж и из носу потекло, а платок остался в пальто. Дома их сколько угодно, но сейчас, когда понадобился один-единственный, и того под рукой не оказалось. Воистину, какой прок в этой собственности, если не имеешь возможности располагать ею, когда тебе нужно. Как будто привычным жестом, хотя это отнюдь не входило в его привычки, он потянулся было к носу рукавом своего коричневого хлопчатобумажного свитера, но вовремя спохватился. Наконец, за каким-то гаражом, у бензоколонки, он, попеременно зажимая большим пальцем то одну, то другую ноздрю, высморкался «по-простому». Глупо как-то получается. Многих вещей он делать не умел, хотя окружающие делали все это совершенно спокойно. Воняли. На людях беспечно мочились на стенку, оглушительно рыгали; у него же на такое просто не хватало духу. Все дело в воспитании. В чем в чем, а в этом он недостатка не чувствовал. А был ли от этого толк? Конечно. И большой. Если бы он остался в той среде, где родился, вырос и получил воспитание. Однако там, куда он попал, его считали чудаком не от мира сего. Он никогда не мог найти себе друга. Может, ему бы повезло больше где-нибудь в другом месте? Над этим он не ломал голову, потому что это не имело смысла. Холод пробирал его до самых костей, а чудесное пальто — тю-тю, ищи теперь ветра в поле. По такой погоде лучше носа на улицу не высовывать. Замереть и не шевелиться. И на все наплевать. И ни одна живая душа не взглянет вверх, на его окно.

Он дошел уже до виадука. В нерешительности потоптался на место и даже повернулся разок вокруг своей оси. Забудь. Пальто твое пропало, и след простыл. Стараясь укрыться от ветра, он, весь дрожа, притулился у какого-то закрытого селедочного ларька. Господи, за что же такие муки? От усталости он уже едва волочил ноги — как хорошо было бы заглянуть вон в ту пивнушку. Но без гроша в кармане ты никому не нужен, в особенности там, где тебя мало знают. Впрочем, сюда он забредал редко: это местечко у окружной дороги было малопривлекательным и чужим.

Вперед, не раскисай, держи курс к дому. Он покинул свое временное прибежище и потащился на другую сторону. Незачем тут прохлаждаться. Надо бы зайти купить хлеба и еще чего-нибудь: джем, который он регулярно получал в сюрпризных пакетах из церкви, уже порядком приелся. Он не отказался бы сейчас от чего-нибудь посущественнее. Но у него не было при себе денег, а мясник в долг не отпускает. Не то что булочник. Однако ему совсем не улыбалось топать домой за деньгами, а потом возвращаться ради каких-то двух-трех кусков колбасы, вот так, без пальто.

У него по-прежнему зуб на зуб не попадал от холода, но, как он ни старался держаться ближе к домам, ему это не удавалось: всюду прямо на тротуаре стояли припаркованные мопеды. Тяжелые стальные мусорные ящики выталкивали его на проезжую часть, а на тротуаре приходилось огибать огромные лужи, оставшиеся от утреннего дождя. Когда тапочки промокли насквозь, ему стало уж совсем худо.

Вот бы сейчас сюда ту музыку! Шагай себе да слушай — все не так тяжело. Но ничего не происходило, и в нем начала закипать злость. Вернее, возмущение. Что с ним сделали эти сопляки! Конечно, в их поступке было много непреднамеренного мальчишества. Выпендривались друг перед другом. Что говорить, и они в армии этим занимались, но из газет он знал, что там сейчас многое изменилось. Понятно, война была, да не одна. Будь здоров, что они тогда откалывали, но ребята, казалось, без этого не могли, как без воздуха. А ведь подчас это стоило им жизни. Нынче они ищут разрядку на футболе, но в последнее время им и этого уже как будто мало. Эрзацы кругом! Он брюзжал про себя. Но не без причины. То, чего он так боялся, все явственнее напоминало о себе. Ему крайне необходимо было сейчас отлить. Но где? Бежать ему не по возрасту. Всему свое время. И особенно это заметно в последние годы.

Он заставлял себя думать о другом. К примеру, куда их в этом году повезет благотворительное общество. Все это время были не поездки, а скучища. Может, неходячим инвалидам и немощным старикам, которых возили в кресле, это и нравилось. Ему же гораздо большее удовольствие доставляли прогулки подальше от людской суеты, от пустой болтовни всех этих слабых на язык дядюшек да словоохотливых тетушек. Бессвязное мычание блаженных.

Все без толку, его нужда давала о себе знать самым решительным образом. Сдержать ее уже не было почти никаких сил, но и мочить штаны вот здесь, прямо посреди улицы, он не мог. Куда ж это годится — в сырых штанах явиться домой? Видно, он уже слишком далеко зашел — дальше некуда. Пора в расход. Раз ты даже с этим не можешь совладать, то спокойно считай себя кандидатом в богадельню. Но надо будет хотя бы торчать в очередях в поликлинику. А там — билет в одну сторону да смена чистого белья в последний путь. У иных и того не бывает. Если родни нет или если ты никому не нужен. Но в таком случае, спрашивается, зачем вся эта суета?

По счастью, до этого еще не дошло. Ну уж нет. По крайней мере с ним! У него есть пока порох в пороховницах, правда, неизвестно, насколько его хватит, и жизнь идет своим чередом.

Он в нерешительности замедлил шаги у ворот дровяного склада. Выбора нет. Зайти разве и спросить разрешения воспользоваться их туалетом. Подъехал грузовик и засигналил, чтобы открыли ворота. Он сделал еще несколько шагов и прикинул на глазок расстояние. Так, осталось два переулка. Вперед! Пошел дождь. Ветрюга. Гнусь кругом. Он снова остановился и сжал колени. Может, в дверь позвонить? Они видели, как он подошел. А до предела напряженный мочевой пузырь, как ни сдерживайся, возьмет вдруг да и не послушает тебя. И ничего, ничего нельзя будет сделать. Что ж они тогда о нем подумают?

Он заглянул внутрь дворика, возле которого топтался. Довольно низкий дворик, несколько каменных ступенек. А ну-ка… Он действовал уже через силу. Бросив быстрый взгляд по сторонам, он тенью метнулся внутрь. Во дворик выходили две двери. Подняться… или? Он взглянул наверх. Там была еще одна дверь, прямо на лестнице, и жильцы могли заметить его через два больших окна.

Неслышный в своих тапках, он подкрался к одной из дверей и приложил ухо к почтовому ящику. Ни звука. Так, теперь — к другой. Он даже козырек над прорезью приподнял и заглянул внутрь. Прихожая. Больше ничего не увидел, но тишина его успокоила. Ну а теперь — скорее. Дрожащими пальцами он торопливо расстегнул ширинку, и вот уже дымящийся поток вырвался из него и зажурчал между тапочками. И лилось, и лилось. Кажется, этому конца не будет. Но, боже ты мой, какое блаженство! Долгожданное облегчение пришло и овладело им. До какой же степени человек зависит от своей природы! Уж если приспичит, то будь ты хоть университетский профессор, хоть простой ремесленник, — завертишься, бедняга, как уж на сковородке.

— Ма-а-ам, там дядька какой-то внизу писи-и-ит… — послышался голос сверху.

На него с любопытством смотрела девчушка лет восьми с бантом в волосах.

— Привет, — пробормотал он. Да и что тут скажешь? Вон и мамаша появилась. Крупная женщина с голосом склочницы.

— Эй, ты чего там?

Ну что спрашивать, и так понятно. Ярость нахлестнула его, когда он так унизительно-беспомощно стоял лицом к стене, между двумя дверьми. Дрова рублю, вот что!

— А ну, ты, грязная свинья, пшел отсюда! — Голос был твердый и гулко раскатился по лестнице. Поворачивая голову, насколько это было возможно, и пытаясь разглядеть ее там, наверху, он отчаянно старался заставить себя сдержать, остановить дымящуюся струю.

— Нет уж, погоди! Давай-ка убирай за собой!

Он услышал, как сперва открыли кран, как вода побежала в оцинкованное ведро, а немного погодя появилась и она сама, стуча каблуками по граниту ступенек. И в то же время он почувствовал — слава богу, слава богу, — что все позади и можно застегиваться.

— На-ка, держи! — Баба ткнуло ему в руки швабру и грохнула под ноги ведро. — И чтоб чисто было!