Наверное, вопрос покажется лишним, если вспомнить, что нечто подобное происходило и в Сербии, правда, в более мягкой форме, потому что нельзя было пренебрегать уже полученными знаниями о кельтском наследии. Но как-то старались обойти это сторонкой! Я не понимал, почему доказуемые и доказанные научные факты, выявленные немалым числом безусловно грамотных специалистов, в этом вопросе так старательно запихивают под сукно. Например, какая культура откажется похвалиться знанием о своих глубочайших исторических корнях? Какая цивилизация не желает помериться и сравниться с другими? Уже на примере древнего имени Белграда заметно неразумное или намеренное пренебрежение: общественность не устает гордиться римским именем Сингидунум и не желает замечать кельтское Синдудун, просуществовавшее четыре века в истории города. Странно, что это происходит с нацией, которая на грани XX и XXI веков стала известна миру благодаря драматическим событиям именно потому, что последовательно и упорно настаивала на собственной древности – и людей, и территории. Может быть, потому, что кельты все-таки не сербы. Но ведь нам же давно известно, что, кроме генетической наследственности, существует и то, что создано в результате наследования территории и пространства.

Эта нерешенная проблема моего дворика ничуть не уменьшает ответственности франко-британских кельтистов, которые по неоколониальной привычке игнорируют факт существования собственного наследия на другой территории. Или, если выразиться помягче, которые не интересуются этой частью наследия.

Что, это политика?

Судя по Алану Стивеллу, это так.

Конечно, он сожалел о том, что под рукой не было Синана, но понимал, что это тоже судьба. Тяжкое бремя пережитого частичного полководческого поражения ему пришлось сносить самому, но и самому же предстояло освободиться от него. Синан при нем теперь присутствовал только в мыслях.

Когда летом следующего года был продолжен поход на Банат во главе со вторым визирем Порты, он понял, что гордость следует отодвинуть на второй план. Следовало забыть о своем высоком положении и вести себя как пристало обыкновенному солдату. Именно это возвращение к верноподданическому, безоговорочному послушанию без всяких излишних размышлений дало возможность другим, да и ему самому разглядеть в нем исключительно храброго воина. Теперь он командовал отрядами во многих битвах, часто рисковал жизнью и в итоге стал примером для солдат. Хронисты отметили эту его храбрость: «Соколович под Тимишоарой чудеса творил». Есть также сведения о том, что Мехмед Соколович в этом сражении (месячная осада Тимишоары)«так бросался на врага, что коня под ним убили выстрелом из ружья, его же самого Бог хранил, и он остался невредимым. Вскочил на другого коня и продолжил бой». Он завоевал всеобщее доверие: и обычных солдат в минуты их страха, и офицеров, которых он без лишних команд и приказаний личным героизмом вдохновлял на бой.

Слухи о его храбрости достигли султана и великого визиря быстрее, чем известия о боях в Банате. Когда был получен свежий рапорт сераскера об успешном походе, содержащий личные и откровенные похвалы Ахмед-паши в свой адрес, а также рассказ о подвигах Мехмед-паши, им обоим полегчало. Их мягкое отношение к прежним ошибкам теперь казалось вполне оправданным. Это дало им возможность с чистым сердцем продолжить благоволить Баице. А ему стало дышать легче, когда удалось отразить отравленные стрелы, с радостью пущенные в его сторону чересчур воинственными пашами, агами и бегами. Никто более не смел сомневаться в его героизме.

Но у Баицы был еще один «адский план», созревший, когда он продолжил поход как командир, равный второму визирю Порты. Ахмед-паша, захватив множество укрепленных городов, слишком легко и слишком быстро принял предложение беглербега Буды Хадума Али-паши объединить войска всех полководцев и увенчать военные успехи нападением на знаменитую крепость Эгер, которая доминировала в Верхней Венгрии. Во время встречи с сераскером с глазу на глаз Баица было воспротивился этой идее, но вскоре вынужденно отказался от своего упрямства, когда понял, что его опять обвинят в недостатке храбрости. О важности этого предприятия говорил и список участников осады: двухтысячному гарнизону Эгера во главе с воеводой Иштваном Добо (другом сербского героя Петра Бакича, который также сражался на австро-венгерской стороне) противостояло целых пятьдесят тысяч османов (в том числе и несколько тысяч сербских воинов под командой Мехмед-паши)! Во главе турецкого войска помимо второго визиря Ахмед-паши и беглербега Румелии Мехмед-паши Соколлу стояли и беглербег Анатолии Хасан-паша, беглербег Буды Хадум Али-паша, санджак стольного Белграда Арслан-бег, санджак Боснии Улама-бег, санджак Печуя Дервиш-бег, санджак Смедерева Хасан-бег, санджак Сегедина Мустафа-бег, санджак Хатвана Вели-бег. Под началом таких закаленных бойцов собрались все имевшиеся в наличии рода османской армии: янычары и спахии, акинджии, бешлии, азапы и мартолозы, тобджии и топарабаджии. Но вся эта мощь не помогла им. Произошло то, что и предвидел Баица: количество стало и ловушкой, и заблуждением, потому что крепость была стратегически идеальной, прекрасно спланированной и построенной, что и позволяло с легкостью защищать ее. Кроме того, османское войско давно не встречалось с такой практически безумной отвагой всего населения крепости, от солдат и стариков до женщин и детей. После длительной, более месяца, осады и ледяных проливных дождей, выпавших в середине октября, казалось, что в события вмешался Всевышний, который словно хотел дать знать, что существуют места и люди, которых следует оставить в покое. Ахмед-паше стало ясно, что следует отступить. Число погибших при штурме было запрещено упоминать.

Да и Баица не собирался никому ничего сообщать: вот и второй визирь потерпел неудачу, если не сказать поражение! Его «адский план» не предполагал действие, скорее в него было заложено бездействие. Достаточно было того, что он все заранее знал, но никто не прислушается к его совету не осаждать Эгер. Тем самым он дал понять, что ошибки присущи всем полководцам.

Это событие еще больше смягчило предыдущую неудачу Баицы. Особенно помогло ему то, что до султана в Топкапи сарае все-таки дошла весть о том, что планам захватить Эгер воспротивился только Мехмед-паша Соколович. Можно сказать, на своих ошибках он попытался научить других. Не вышло. Похоже, каждому предстояло совершить свою.

Серьезность поражения и гнев султана не смогла смягчить даже смена беглербега Буды.

Но Баица тоже не был доволен.

И опять он подумал о Синане.

Как ни крути, он все время завидовал тому, что Синан строит. С тех пор как тот перестал участвовать в походах как военный строитель, его просто завалили заказами, исходившими от высших чинов империи и от самого султана. Синану больше не надо было разрушать. Баица мог и про себя сказать, что участвует в строительстве империи, но ему не хотелось быть настолько наивным. Он знал, сколько крови ему еще придется пролить (раз уж он стал такой важной персоной), потому что по сути своей он был воином. А что есть главное дело для воина – тоже известно. Ему в любую минуту надо быть готовым убивать или быть убитым. И от этого его никто не мог уберечь. Но он рассчитывал на лучшее: если в один прекрасный день ему повезет, он не станет делать этого лично, ему достаточно будет приказать другим, чтобы те от его имени сделали это. Пока что ему в этом плане везло: на протяжении многих лет учебы он часто бывал на поле боя в рядах янычар, сражавшихся на важнейших направлениях, но при этом должен был выполнять приказ падишаха – не убивать самому, потому что это угрожало бы его жизни. А ее уже тогда ценили весьма высоко. Он должен был научиться убивать самыми разными способами, но только для того, чтобы эти знания использовать для обучения тех, кому и предстояло делать это. Его готовили для того, чтобы он командовал убийцами. Это спасало его от личного, «излишнего» участия в смертоубийствах. И это утешало.