Только тогда Баица понял, что из всей этой группы упрямцев только Мустафа, младший брат Хусрев-паши, был определен для продолжения образования и что ему единственному предназначено было служить в ближайшем окружении властелина. Позже он напомнил ему об этом, сообщив в разговоре с глазу на глаз, что у всех их пути вскоре разойдутся и что один он из всей этой группки бунтарей останется в одиночестве, а прочие же, если захотят, продолжат дружбу. А может, они и не захотят продолжить ее. Он посоветовал ему быть терпеливым и дождаться событий, которые непременно вскоре произойдут и принесут с собой перемены.

Также он напомнил ему, что они с ним одного рода.

Когда лорд Байрон в 1814 году опубликовал поэму «Корсар», продажа в первый же день перевалила за десять тысяч экземпляров. Но поскольку он в полном соответствии с аристократическими манерами не пожелал обратить свое творчество в деньги, то книги, понятное дело, продавал не он, а торговцы. Он обладал характером победителя и потому не захотел продавать себя. Таким образом, его произведение обогатило других, а он все глубже влезал в долги, «соответствующие его имени и положению», как сказал бы шармантный толкователь творчества Байрона Зоран Паунович.

Я бы добавил: это пример победоносного превращения математики в литературу. Следует отметить, что это один из редких примеров трансформации в сторону, противоположную общепринятой.

Ах да! Едва не забыл (как те самые знаменитые историки), что одновременно, так сказать, с потерей денег в Англии на Балканах сербы и турки теряли головы. Шла подготовка ко Второму сербскому восстанию, более известному на Западе как Вторая сербская революция. Мертвый капитал с западной и мертвые люди с восточной стороны. Одни покупали за деньги свободу чтения, а другие платили смертью за свободу существования.

Старая добрая Европа в обоих случаях одних освобождала от рабства, а других в рабов превращала.

Все это превращение математики в историю, вливание бухгалтерских методик в литературу… по сути своей, подготовка к рассмотрению стратегии жизни народа и державы, которая наблюдает свое существование во времени и видит его сквозь призму нападения и обороны. Это и есть введение в размышление на тему превращения поражения в победу.

Я был абсолютно уверен, что на отдельных турецко-сербских примерах из истории обоих народов, обеих стран, обеих монархий, как отдельных, так и общих, – мы с Орханом Памуком можем постичь некую, возможно, новую истину. Ну, если не истину, то, по крайней мере, некий факт или хотя бы доказуемое предположение. Я чувствовал неодолимое желание добиться этого.

Памук купил меня фразой, которая начиналась как бы шутливо, но окончание ее не допускало никаких шуток:

– Ты слишком упорствуешь по поводу цифр и писательского труда. Я же могу привести тебе пример, правда, чужой, того, как литература превращается в историю, как фикция становится фактографией.

И тут он процитировал Вольтера, который по случаю знаменитого морского сражения 1571 года при Лепанто / Инебахте между османской армадой и объединенным христианским флотом написал следующее предложение, которое отразило абсурдное соотношение истины и ее истоков: «Казалось, что именно турки выиграли битву при Лепанто» (курсив мой. – В. Б.).

Конечно же, эти слова нуждаются в разъяснении, которое и будет сделано в ходе нашего разговора.

Признаюсь, эта цитата при всей ее точности имела для меня, по крайней мере, двойственное значение, потому как речь шла: а) об одном из редких, несомненных и трагических военных поражений Османской империи; к тому же б) находящейся на пике своего могущества.

Я спросил Памука, чем ему не нравится это поражение.

– Человек может сказать, что это поражение как любое другое. Но в этом случае поражения можно было избежать. Было глупостью допустить его, и, конечно, оно было совершенно ни к чему. Но сыграла свою роль османская имперская кичливость и необоснованная уверенность, вызванная предыдущими победами, и особенно завоеванием Кипра, – ответил он.

– Значит, принятие решения не было единоличным?

– Совершенно верно. Были и тогда осмотрительные, мудрые и опытные люди, которые противились слишком легкомысленному ввязыванию в открытую борьбу.

– И кто же какую сторону занимал? – спросил я.

– Верховный начальник султанского флота Али-паша Муэдзин-заде сумел привлечь на свою сторону почти всех членов совета визирей, высказавшихся за нападение под единодушное восхваление важности и величия предыдущих завоеваний. Кроме того, у него уже была поддержка великого муфтия.

– Так кто же был осмотрительным, кто мудрым, а кто опытным? – я продолжил расспрашивать, зная присущую Памуку путаницу в употреблении эпитетов.

– Второй визирь империи Пертев Мехмед-паша, который занимал в армии положение старейшего стратегического советника, не был уверен в точности сведений о силах неприятеля, особенно при таком пестром их составе. В союз, который в 1571 году сколотил христианский вождь папа Пий V, на этот раз успешно, вошла Венецианская Республика, Испания, Мальта и итальянские города. Но Али-паша не сомневался, что неверные и в этот раз продемонстрируют неумение договариваться, которое прежде не раз делало их слабыми, и не поддался осмотрительности Пертева Мехмед-паши. Великий визирь Мехмед-паша Соколович требовал отложить сражение до следующего года. Мудрость требовала от него выждать, пока флот не подготовится как следует. У него был опыт в таких делах: именно он в свое время, в 1546 году, заменил легендарного Хайреддина Барбароссу на посту капудан-паши османского флота. Прежде всего по той причине, что тот умер, иначе он ни за что бы не рискнул заменить его. Но султан Сулейман Законодатель[6] приказал, и никто не посмел воспротивиться его приказу. А согласившись, при тщательном обдумывании каждого своего решения он опирался на поступки или советы своего великого предшественника. Один из них был таков: никогда не спеши, даже побеждая!

– А опытный, кто был опытным? – продолжал расспрашивать я.

– Улудж Али, знаменитый корсар, которому султан доверил командование флотилиями, зная о его рабской преданности, которую тот доказывал на протяжении более чем пятидесяти лет. Этот отважный человек десятилетиями исключительно успешно уничтожал европейское судоходство в Средиземноморье. Но он обладал двумя отрицательными свойствами. У него был поганый язык (что ему время от времени прощалось из-за его исключительного опыта). Но на этот раз он адресовал Али-паше Муэдзин-заде следующие ядовитые слова, когда увидел, что тот не желает отказываться от пагубного решения: «Царьградские турки не в состоянии даже приблизительно оценить силу христианского флота. Этим скотам (именно так он и назвал турок, – прокомментировал Памук) надо преувеличивать данные о количестве и силе европейского врага, чтобы хоть так они осознали, с кем имеют дело!» Али-пашу Муэдзин-заде, гордого и отважного человека, такие слова оскорбили, и он ответил ему в той же манере: «Ты хочешь пощадить христиан, потому что в молодости сам был таким! Ты хочешь спасти свою итальянскую родину!» Ответное оскорбление подействовало. Улудж Али умолк, не желая, чтобы кто-то усомнился в его преданности и отваге. (Христианское происхождение было после острого языка вторым его дурным свойством.)

Я подумал, насколько хитер был Али-паша. Этими словами он оскорбил и великого визиря, и другого визиря одновременно, и в такой ситации его дерзость могла остаться безнаказанной. Ни Мехмед-паша Соколович, ни Пертев Мехмед-паша не отреагировали на провокацию, проявив исключительную осторожность. Если бы они, сербы по крови, вместе с уже обиженным Улудж Али оскорбились открыто, то их, вне всякого сомнения, сочли бы тайными защитниками своей былой христианской веры. Али-паша был настолько хитер и изворотлив, что рассчитывал именно на такую реакцию. Памук вскоре подтвердил это: