До первой большой стычки. Обидно. Все-таки журнал был для меня какой-то отдушиной в другую сферу. А теперь? Принципиальность свою демонстрировать? Зачем? При той-то ситуации, когда никто ничем по существу не интересуется.

Новенькие старались себя показать. И все — чтоб услышал Хромов. Громко, настырно, всюду требуя идеологического подхода и т. д. Я смотрел на них и думал: что движет этими 50-60-летними людьми? Зачем им это? Движет идея, какой-то свой принцип? Или они верят, что если в статье будет по ихнему сделанный абзац, что-то изменится? Или просто инерция держаться кресла? Не только инерция, а целая философия.

5 июня был у Дезьки (Давид Самойлов), 1-го у него день рожденья. Дезька читал свою прозу. Две больших главы (часа на полтора). Проза мемуарная, но глубоко объективизированная. Временами было ощущение, что присутствуешь при чтении чего-то подобного «Войне и миру» по густоте и структуре мыслей и чувств.

Одна глава — об Эренбурге как явлении советской истории и советского образа жизни. Другая — «Горянка» о горно-стрелковой дивизии, в которой он служил в конце 1942 — начале 1943 года на Волховском фронте.

Бессмысленно пересказывать. Отрывки очень разные и по теме, и по манере. Но объединяет их одно — Дезькино мировоззрение. Оно далеко от Солженицына. Он бесконечно далек от дешевой антисоветчины, от мелкотравчатого смакования наших провалов, несообразностей и недостатков. Но он позитивно не приемлет официальные и официозные, полузакрытые и закрытые (хотя и допустимые в узком кругу) объяснения нашей истории. Он не декларирует своего объяснения и даже в этих, по крайней мере, главах не формулирует его прямо. Но оно проступает из самой этой настоящей прозы: есть народ, он живет по своим законам, он меняется под влиянием неумолимых обстоятельств, но совсем не так, как это представляют записные политики, философы и литераторы. Он меняется по своему и он, в конце концов, определяет движение страны. Так было до войны (в меньшей степени, чем во время войны), так есть и так будет. Из ярких образов солдат, с которыми он вместе воевал (отнюдь не обязательно «хороших»), и, с другой стороны, из спокойного, бесстрастного и неодолимого разоблачения Эренбурга, как носителя лжи и полуправды, как спекулянта на народных понятиях и чувствах, складывается стихия движения народа. И несколько даже жутковато — от ощущения невозможности уйти от судьбы, которая заложена в этой саму себя не сознающей силе. Это проступает и из языка, который он впервые услышал на войне и понял, что для народа язык нечто совсем другое, чем для интеллигента и политика.

Внешне он страшен. Стар и облезлый. Хотя видит лучше. Читает. И бодр — не наигранной бодростью отчаянья, а от полноты и уверенности своего интеллекта. И от того, что у него столько друзей. Сама бытовая атмосфера, где пренебрегают «мелочами жизни», тоже, видно, жизненный фактор не последней важности.

Вчера выступал Брежнев перед избирателями. Хотелось пойти, но как только сообразил, что каждая фраза будет сопровождаться аплодисментами (так оно и было), стало неприятно, и не пошел. Мне очень стыдно (и перед собой, и вообще) за эти «ладушки- ладушки» в серьезном деле. Говорит (т. е. произносит) он все хуже и хуже. Текст по внутренним делам очень банален — банальнее прежних (хотя писали по-прежнему Бовин, Блатов…). По внешней — новое. Врезал он и Форду и НАТО'вцам за ужесточение позиции (после Вьетнама), за всякие угрозы и нажим, за раздувание военных бюджетов. Это правильно. Язык построже ничего не попортит, но во время показать кулак в современной борьбе полезно.

Все обратили внимание, что появление Кириленко перед своими избирателями (причем, в Ленинграде) произошло позже Суслова (в Ульяновске), непосредственно перед Косыгиным. Все задают вопрос — что бы это значило?

Б. Н. вынудил-таки меня сочинить реплику для «Правды» на ужесточение позиции Запада после Вьетнама с акцентом на социал-демократию. Я сделал еще в прошлое воскресенье. Но он, как и следовало ожидать, положил под сукно. Пора бы уже привыкнуть, что его сверхактивность сразу затухает, когда от шума в наш адрес, приходится переходить к делу на уровне политики. И тут он сразу чувствует «пределы своей компетенции».

11-го июня состоялась «шестерка» соцстран в Волынском-1. О конференции компартий Европы и о положении в Португалии. Обсуждался и «французский казус», большинство было склонно приписывать причину «престижности», гонору французов. Однако, это на поверхности. На самом деле — за этим политика, которая в более резких и уверенных формах (чем у итальянцев, испанцев и многих других, имеющих реальные позиции в стране) все больше опирается на «не московскую» ориентацию, как главный фактор выживания и движения вперед. Вот буквально позавчера «Юманите» самым грубым образом отчитала поляков «за дифирамбы» в адрес Жискара д'Эстэна, который вот-вот должен приехать в Польшу: мол, мирное сосуществование не предусматривает в качестве обязательной нормы восхваление лидеров империализма, которые на самом деле ведут лживую политику и каждый день занимаются антикоммунизмом, называя социалистические государства «фашистскими», «тоталитарными» и проч.

Обсудить Португалию предложил Аксен, еще когда приезжал отдельно. Б. Н. охотно согласился и произнес длинную поучающую речь. Однако, из выступлений Аксена, Телалова, Фрелека, Денеша выяснилось, что их страны и партии имеют более активные и действенные связи с Португалией и помогают ей не только относительно (своих размеров по сравнению с нашими), но и абсолютно гораздо больше нашего. Я написал записку Вадиму об этом, а он ее взял и передал Б. Н.'у. Тот грустно согласился.

Неделю или больше до этого он мне вдруг заявил (в связи с почестями, которыми удостаивались у нас во время официальных визитов в СССР Великий герцог Люксембургский Жан и элегантная Маргарита II Датская). «Черт-то кого принимаем и обхаживаем, а на Португалию, которая имеет колоссальное значение для всего нашего дела, никто как следует не хочет обращать внимания!»

Между прочим, Костиков, зав. сектором Польши в катушевском отделе, рассказал мне о встречах Герека с Пальме. Герек был в Швеции с официальным визитом. С Пальме они встретились один на один (оба превосходно знают французский язык). А потом Герек подробно рассказал Костикову о разговоре.

Герек: зная, что предстоит тема Португалии, я еще из самолета позвонил Брежневу. Л. И. ему сказал: Ты скажи, мол, ему (Куньялу), что мы не вмешиваемся и не будем вмешиваться, что мы сдерживаем коммунистов Португалии в их увлечениях социалистическими преобразованиями и в отношениях с другими партиями. Никакие нам базы в Португалии не нужны и мы не собираемся этим заниматься.

Обсуждали они и Чехословакию. Пальме будто бы был крайне удивлен, когда узнал, что Гусак был одним из руководителей словацкого восстания, а после войны сидел «за национализм» и в то время как Дубчек требовал «повесить всех таких, как Гусак». Пальме был убежден, что Гусак из сталинской школы Готвальда.

Я, кстати, во время «шестерки» был приставлен к полякам (Фрелек-Суйка). Несмотря на мою откровенность и открытость в обращении, обратной «ласки» я не получил. Загладин и Жилин (который обоих их знает меньше моего) пользовались у них на прощальном вечере гораздо большим расположением, не говоря о Шахназарове, который их «шеф» в отделе Катушева. Видно, я не располагаю к фамильярности, а значит и к «партийной душевности». И Фрелек, хотя он при том, что Секретарь ПОРП, еще и поэт, и сценарист, и художник больше (как и все) подвержен грубой лести.

Б. Н. мне сообщил, что когда Карпинского вызвали в КПК, он заявил: «Я не доставлю вам удовольствия разбирать меня. Я сам заявляю, что выхожу из этой партии».

Завалилась поездка делегации КПСС к лейбористам — то, с чем мы волынили два года, несмотря на настояния Хейворда. Причина очень простая: Суслов отнесся к этому плево, ему Пономарев нужен здесь, чтоб общаться с американскими сенаторами.