Неделя была тяжелая. Сингх красив, умен, спокоен, интереснее и солиднее Раджива.

Сразу после него Андреотти. Материалы для него еще более серьезные. А «промежду» Горбачев успел еще встретиться с японцем Сакурати, потом ругался: мол, если только об островах говорить, то он к ним в Японию с визитом не поедет.

Но к счастью на подходе был Икэда. Интересная фигура. Все время хлопал Горбачева по плечу и то и дело что-то выкрикивал по-японски — от восторга перед великой личностью. Горбачева это вдохновило. И он стал философствовать и опять «далеко пошел». Тоже, впрочем, произошло и с Андреотти. Есть, однако, надежда, что этот реально поможет, а не только будет изучать и советовать, как Делор, Буш, Хёрд и другие. А Ельцин в это время обратился к соотечественникам с призывом убрать урожаи и пообещал вознаграждение, т. е. не на ура! и не только с лозунгами сделал то, что я советовал сделать Горбачеву. Он проигнорировал и опять опоздал.

Между прочим, в обращении Ельцина есть такие слова: «Давайте спасать то, что еще можно спасти в России, над которой провели такой недобросовестный эксперимент». Это о перестройке.

В интервью австрийской газете Ельцин опять списывал Горбачева со счета. Сейчас он отдыхает в Юрмале и договаривается с прибалтами о союзнических отношениях на равных. И здесь опередил Горбачева.

Он откровенно паразитирует на начинаниях Горбачева и на последствиях его политики. Без Горбачева не было бы Ельцина.

Вчера переписывал текст договора с Германией после Квицинского с Фалиным. Потом собирал чемодан и книги. Завтра в Крым на «сладкую каторгу». На этот раз с Петраковым и тремя женщинами.

Пришел ко мне Шахназаров и говорит: «Может я уже ему (Горбачеву) не нужен?»

— А что?

— Как же он к себе третьего армянина берет?

Я не сразу понял, о ком речь. Подумал о Брутенце, которого я навязывал Горбачеву в советники. Ошибся. Третьим стал Примаков

(Запись сделана по возвращении из Крыма в Москву)

В день приезда в Крым в отпуск Горбачев озадачил меня статьей на тему «Рынок и социализм». «Меня, вот, — говорил он, — обвиняют, будто я хочу увести страну от социализма, предать социалистический выбор». Через два дня я ему принес набросок. Он мне: «Ты меня неправильно понял. Возможно, я не ясно изложил идею». Из того, что он потом наговорил, я усек, что он уже хочет чего-то совсем другого.

Через три дня я принес новый вариант. Покривился, хотя и сказал, что теперь уже вроде получается. Короче говоря, и хочется, и колется у него на эту тему. А главное, не получается сочетания двух слов в названии статьи.

Шахназарову он в это же время поручил подготовить интервью по проблемам Союзного договора. Когда Шахназаров прислал проект, Горбачев забраковал и долго ругался. А ругался, потому что Шахназаров реалистически изобразил, что неизбежно произойдет. А М. С. этого не хочет и опять опаздывает. Сначала он ратует за восстановление ленинского понимания федеративности, потом — за обновленный федерализм, потом — за реальную федерацию, потом — за конфедерацию, потом — за союз суверенных республик. Наконец — за Союз государств, это — когда некоторые республики уже заявили о выходе из СССР. Шахназаров переделал и прислал взамен слезливую бодягу, увещевание — не уходите, мол, всем будет плохо, а в новом Союзе будет хорошо! Но Горбачев уже передумал и насчет статьи, и насчет интервью.

Решил поехать на маневры в Одесский военный округ, там произнести речь и затронуть эти темы. Трижды передиктовывал текст речи. В вопросе о рынке вроде продвинулся. Впервые произнес, что основа всего — частная собственность, уже без прилагательного: социалистическая или какая-нибудь там другая. Определился и с кризисом социализма, успокоился насчет приватизации, включив ее в социалистический выбор, но во главу решительно поставил разгосударствление. Словом, держит его еще идеология, а, вернее, мифология, к которой, как он считает, еще привязано большинство населения. Отдает ей дань, хотя все меньше и меньше.

Вернувшись из Одессы, спрашивал меня, какие отклики на его речь. Увы! Я ничего ему не мог сказать. Никаких откликов ни в Москве, ни среди отдыхающих в санатории, где я жил, я не услышал. Он никак не может примириться с тем, что слово теперь ценится только как дело, а не как отражение идеологии. С идеологией действительно покончено везде.

Из Крыма по просьбе разных организаций он посылал приветствия всяким конференциям, слетам, международным встречам. Но их даже не публиковали центральные газеты. И тем более — никаких откликов на них не последовало.

11 августа 1990 года вечером он собрал в Мухалатке кое-кого из больших начальников, которые в это время отдыхали в Крыму. Это он проделывал каждый год, но меня пригласил впервые на такое сборище. Были Назарбаев, Язов, Медведев, Фролов, Нишанов, Ниязов, Примаков, с женами, у кого таковые были. Примаков, конечно, — за тамаду. Все подряд говорили тосты. Горбачев сам представлял слово.

Назарбаев вступал в дело неоднократно, в тональности у него чувствовалась подчеркнутая самоуверенность. Много рассуждал о свободном рынке, о том, какими богатствами располагает «его государство» — уникальными, без которых другие в Союзе не проживут.

А тем временем разворачивался иракский кризис. У меня были опасения, что М. С. поостережется круто осудить Хусейна. Но я, к счастью, ошибся. К тому же Шеварднадзе действовал строго в духе нового мышления. Правда, все, начиная с согласия на встречу с Бейкером в Москве и на совместное заявление с ним, согласовывал с Горбачевым по телефону. Иногда, впрочем, если звонил ночью, я Горбачева не беспокоил и брал на себя, уверяя Эдуарда Амвросиевича, что Горбачев поддержит.

Пригласил однажды вечером Горбачев меня и Примакова на семейный ужин к себе на дачу. Поговорили откровенно. Главным образом — вокруг Ельцина и Полозкова.

Горбачев: «Все видят, какой Ельцин прохвост, человек без правил, без морали, вне культуры. Все видят, что он занимается демагогией (Татарии — свободу. Коми — свободу, Башкирии — пожалуйста). А по векселям платить прийдется Горбачеву. Но ни в одной газете, ни в одной передаче ни слова критики, не говоря уже об осуждении. Ничего, даже по поводу его пошлых интервью разным швейцарским и японским газетам, где он ну просто не может без того, чтобы не обхамить Горбачева. Как с человеком ничего у меня с ним быть не может, но в политике буду последовательно держаться компромисса, потому что без России ничего не сделаешь».

Заговорили о Полозкове. Я сказал, что чем хуже в РКП, тем лучше. Чем она сталинистее, тем скорее сойдет с политической сцены.

Примаков: есть опасность смычки Ельцин-Полозков. Я согласился. Есть. Если РКП будет слабеть, Ельцин ее облагодетельствует, подобрав и поставив на службу своему бонапартизму. Если она будет усиливаться, он постарается не сделать из нее врага.

Примаков: надо обласкать Полозкова, дать ему хорошую должностишку и пусть уйдет с должности первого в РКП[80], а туда двинуть перестройщика.

Я возразил: это иллюзия. Полозков хотя и темный, но понимает, что, уйди он с поста или откажись от своей нины-андреевской программы, он политический труп.

М. С. игнорировал наши ходы вокруг этой темы. И заключил так: я же Полозкова знаю очень давно. Он честный, порядочный мужик, но глупый, необразованный. Он даже в этом своем последнем интервью показал, что не понимает, что говорит. Ему напишут — он произнесет.

Заговорили о Рыжкове. Примаков: надо распрощаться с Рыжковым. Он объединяет ВПК, директоров (включая военных), объединяет их на анти-Ваших, М. С., позициях. Он не способен воспринять рынок, тем более реализовать рыночную концепцию. Он публично противопоставляет свою программу программе президента, дискредитирует «группу 13»[81], Абалкин превратился в его клеврета.