Б. Н. затащил меня в редакцию «Проблем мира и социализма». Произнес часовую речь, экспромтом (пересказал в примитивном исполнении свой доклад на совещании секретарей ЦК). Потом вопросы и ответы. Мне он дал выступить по вопросу о Ватикане и социал-демократии, решив, что облагодетельствовал, но «дополнял», видимо я недостаточно обложил Папу.
8 августа 1984 г.
С 16 июля по 5 августа был в «Янтаре». Великолепно провел 21 день. Теперь вот заменяю Пономарева и Загладина. Завтра впервые в жизни придется не только быть, но выступать на Политбюро.
Дел много. И опять, теперь уже Горбачев на ПБ, потребовал от Б. Н. откровенного доклада о комдвижении, а главное — «что с ним делать». Вольский за столом в «Янтаре» говорил мне (он был на этом ПБ), что из пятиминутного дела — итоги встречи Горбачева с Ван-Гейтом — возникла двухчасовая дискуссия, выступили все и «вашего» (т. е. Б. Н.) «здорово приложили».
Но Б. Н., судя по тому, что с 19 числа ничего не было сделано и что он никого, даже Загладина не проинформировал, относится к этому пренебрежительно (так случалось при Андропове, а потом и при Черненко). Он не чует, что надоел и что его монополия на международное комдвижение никого не устраивает.
Вольский (помощник генсека) рассказал мне: «Захожу, — говорит, — после заседания Политбюро к Горбачеву по своим делам, а он меня вдруг спрашивает: как ты думаешь, выйдет чего-нибудь из этого?»
— Из чего? — не понял Вольский.
— Из обсуждения комдвижения на Политбюро. Понял ли и в состоянии ли понять Пономарев, чего от него хотят? Сможет ли он отреагировать как надо? Ведь там (на ПБ) никого из международников, кроме него самого не было. Как он донесет задачу до исполнителей?…
— Я, — говорит Вольский, — отнекался, мол, совсем я по другому департаменту. Ничего не могу сказать.
(Впрочем, может быть, Вольский что-то и сказал, только мне, Черняеву, не обязательно об этом знать).
Вот таково отношение к Пономареву.
Сегодня по телефону он пытался пускать мне пыль в глаза. Мол, ничего особенно, нам не предъявили претензий, не требуют срочно материал. Но, когда я ему сказал, что в аппарате идут разговоры, что Международный отдел «приложили», он несколько обмяк и стал советовать отнестись серьезно.
9 августа 1984 г.
Выступления моего на Политбюро не состоялось. Присутствовал я на всех вопросах, а когда дошло до четвертого, по которому я должен был фигурировать, Горбачев заговорил сам и сказал примерно то, что я собирался сказать. При этом все время апеллировал ко мне, я, естественно, кивал. То ли он хотел облегчить мне задачу, то ли просто время не хотел тратить, не знаю. Он относится ко мне по-товарищески, сам произнес это слово, обняв меня за плечи перед своими помощниками после встречи у него с американцем Гарстом.
Правил рецензию Архипова на болгарский двухтомник о Димитрове. Архипов — ответственный секретарь журнала «Коммунист». А какое убожество эта рецензия! И какая неосведомленность относительно политики ЦК в отношении комдвижения сейчас! А ведь эта статья для центрального органа ЦК.
11 августа 1984 г.
Вчера между делами закончил статью для «Коммуниста» о комдвижении. Получилось, кажется, неплохо и даже оригинально. Самое важное, что во всем ее стиле новое (желательное, не пономаревское, а надеюсь горбачевское) отношение к иностранным компартиям. Новый дух — не «борьбы за единство на базе марксизма-ленинизма», а понимание их собственных задач.
12 августа 1984 г.
В пятницу были две встречи.
Антонио Рубби — зав. Международным отделом ЦК итальянской компартии, Тревер Мунро — генсек рабочей партии Ямайки. По два часа с каждым.
С Рубби мы давно знакомы. Он бывает озлобленным и тогда публично говорит про нас вещи худшие, чем любой самый правый в итальянском руководстве. Поэтому было любопытно с ним — после того, как у них побывал Горбачев на похоронах Берлингуэра и произвел на них «неизгладимое». Рубби любит играть в откровенность, резать «правду-матку». Но на этот раз был предельно ангельски лоялен, вел себя сугубо по-товарищески. Даже, спросив про Афганистан, не завелся и не произнес их сакраментальную формулу: «Чего вам там надо?!»
Мунро — рафинированный интеллигентный негр, «brain» всех левых во всем Карибском бассейне, весьма образованный марксист. Он очень боялся, что я откажусь с ним встречаться. Мы, действительно, дважды в этом году откладывали его визит в Москву, потому что он «наделал глупостей». После Гренады (разгрома американцами революции там) обвинил Фиделя Кастро в предательстве, всячески оправдывал Корда, насочинял теоретических оправданий его действий, как последовательного революционера-ленинца, в отличие от Бишопа, мелкобуржуазного говоруна, который де нужен был на первом этапе революции, а потом стал ее тормозом. И т. д. в духе лучшей сталинской ортодоксии.
Я встретился с ним дружески, делал вид, что «ничего не произошло», начал издалека о наших внутренних преобразованиях и их международном значении, о Рейгане и перспективах отношений с Америкой, об обучении гренадских ребят в ленинской школе.
Он первый сам заговорил о Гренаде, извинялся: допустил, мол, грубую ошибку, потому что его гренадские друзья не доверили ему информацию о своих разногласиях (как, впрочем, и нам) и он все неправильно проанализировал.
В ответ я сказал, что мы были очень огорчены и главное тем, что он свою критику вел публично, но хорошо, что он теперь стремится восстановить отношения с Кастро. Напомнил ему эпизод из опыта нашей революции, а именно историю с Брестским миром. Тогда, если бы Ленин не одержал верх (в один голос) над Троцким и Бухариным в ЦК, немцы раздавили бы нашу революцию, и что на этом заседании, где Ленин пригрозил отставкой, нашелся Ломов, который промолвил: «Ну, что же, обойдемся и без Владимира Ильича». Однако, никому в голову не пришло тогда ни Ломова исключать, ни Ленина арестовывать, а потом расстрелять. А вот Корд и Ко, которых я не считаю контрреволюционерами и агентами США, но которых догматизм довел до авантюризма и преступления против революции, пошли на это.
Словом, расстались опять друзьями.
На ПБ, где я должен был говорить, среди других обсуждались также итоги переговоров Устинова и Чебрикова с Кармалем. Устинов очень красочно, своим народным языком, рассказал о своих впечатлениях и выводах. Оценивает он Кармаля очень иронически: но, мол, другого у нас там нет, ничего не поделаешь. Положение, как я понял, меняется мало. 80 % территории в руках бандитов. Даже в Кабуле полного порядка нет. Беда в том, что освобождаемые районы не укрепляются или, как бы мы сказали, там не устанавливается «советская власть». Уходят войска — возвращаются бандиты. В армии, если не 80 % халькистского офицерского состава, как вначале, то все 60 % осталось. И вражда осталась — до того, что даже здесь, в СССР, на учебе они почти каждый день в рукопашную. Наши войска закрыли на 100 % границу с Пакистаном на протяжении 750 км., а дальше — 500 км. — «дыра», где свободно ходят туда и пуштунские племена, и банды.
Так называемая «мобилизация» в армию — один смех. Скажем, набирает (Устинов сказал «отлавливает») Кармаль допустим 3000 в год и записывает в армию, а 2500 из них разбегается. Кармаль, мол, все тянет к тому, что наши советники сами и должны править и исполнять власть. Я ему, мол, говорю: не выйдет. Ты у власти, это ваша страна, вы должны править, а наши люди, чтоб «советовать», если вы их спросите. Так что не перекладывайте ответственность.
Наш министр обороны умный, опытный, даже умудренный человек. В нем, пожалуй, нет ничего милитаристского. Но он — в логике событий. И не способен поглядеть в корень. Ему не приходит в голову как-то повернуть в корне всю нашу «афганскую эпопею». Потому что, если б пришло, он мог бы так же по-простецки (он со всеми на «ты»), по-стариковски сказать своим коллегам, — а не послать ли всех этих кармалей к ё… матери?!
