Опять я все внешние впечатления описываю, для «состояния и размышлений» не хватает сил и времени. А писать надо ведь именно об этом.

Прочитал «вдохновляющий» рассказ Нагибина в «Новом мире» о последней любви Гёте. в 74 года!

Там же и прелестный рассказ Токаревой «Ничего особенного».

Вчера играл в теннис и смотрел «Федору». Еще раз убедился, что нужно смотреть советские фильмы, а не западные, купленные. Самый плохой советский что-то оставляет, а эти — одно раздражение.

Написали «письмо ЦК братским партиям» по поводу Римской сессии НАТО, призываем «поднять гнев народов».

Миттеран стал президентом. Наша ФКП полностью деградировала и ползает на брюхе, делая петушиный вид. Если б они тогда, три года назад, сохранили и довели до конца стратегию левых сил (Канапа), они, может быть, тогда же уже, выглядели бы, пусть младшими, но партнерами. А теперь они «попали в положение». В то самое положение, которого хотели избежать, порывая с соцпартией — в положение, связанного по рукам и ногам орудия Миттерана. На июньских парламентских выборах они наверняка откатятся еще дальше, дай бог 10 % получат.

Загладин, как обычно рассказал о своем выступлении в Ленинской школе (по итогам XXVI съезда). Не в обычно лекционной форме, а в форме дискуссии — «один против всех» вел откровенный разговор по тем вопросам, которые являлись предметом споров на занятиях, в коридорах, в общежитии. Вообще он делает этой своей «публичностью» в отношении представителей КП большое дело. Он давно уже отказался представлять КПСС перед братскими партиями «через посредство» Пономарева. «Этот аспект» нашей деятельности полностью оставлен за мною. Он сам, лично предстает перед ними в роли портпароля КПСС и говорит то и так, что через горлышко Б. Н., конечно, никогда бы не прошло. Но, тем не менее, он еще не Пономарев и его воспринимают в значительной мере в «личном», а не официальном плане. Так что задача — говорить устами Пономарева, не совсем уж такое дохлое занятие, потому что грамм новизны у Б. Н.'а весит больше пудов новизны из уст Загладина — «в глазах мировой общественности».

В преддверии моего 60-летия состоялся у нас добрый разговор с Борисом Николаевичем. Он в общем-то питает ко мне не очень внятную слабость. Может быть, он видит во мне повторение себя. Может быть, ему импонирует мое бескорыстие, отсутствие тщеславия, нежелание выпячивать себя, вылезать на передний план. Хотя — вряд ли: сам-то он везде фигуряет впереди, даже когда не по чину. Что он меня не понимает, не знает — это очевидно. Мою «преданность делу» и профессиональное чувство собственного достоинства («если что делаешь, то уж на совесть!») он, видимо, воспринимает, как преданность ему лично. Он, должно быть, оценивает, что я за 20 лет никогда у него ничего не просил и ни ему, ни кому другому «не лизал». Но это опять же — за счет отождествления «преданности делу партии» и службы ему, Пономареву, «как воплощению партии». Он считает, что под его крылышком я «вырос», «стал зрелым партийцем» и проч. — это действительно так. Но эти категории, безусловно положительные в его глазах, в конкретном представлении означают не что иное, как освоение аппаратной этики и логики, знание того, где стоит лезть на рожон, а где нет, усвоение морали — что хорошо с точки зрения Пономарева, то нравственно. И т. п.

Конечно, он видит во мне идейного человека. Но дело в том, что ему даже в голову не приходит, что мое и его понимание идейности — «две колоссальные разницы».

На работе — самое заметное — переписывал речь Б. Н. на предстоящем 29 мая в Ганновере съезде Германской компартии. Пытался убрать из нее «лекцию» и «политграмоту». Б. Н.'у самому не нравилось, что ему подготовили Рыкин и Загладин. Но все же из этого подготовленного он многое вырезал и обратно вставил в мой текст. Между прочим, не пошел на аналогию: «Германия превыше всего!» в 30-ых годах. «Важнее всего интересы Америки!» — Хейг 1981. И вообще убрал из моих «находок» ключевые словечки или фразочки, и она вновь обрела добропорядочно банальный вид.

Редколлегия «Вопросы истории». Оказывается, за этот месяц был переутвержден состав. Четверо новых. Меня опять оставили, я там уже с 1966 года. 36 материалов должны были обсудить. Наиболее интригующий — о Константине Леонтьеве. Под видом критики реакционнейшего, но талантливейшего публициста, в широкую публику выдается набор цитат, которые вызывают просто прямолинейные аналогии с сегодняшним днем. Все, конечно, «за». Для приличия что-то советовали добавить, исправить.

Была еще блестящая статья Сивачева о «новом курсе» Рузвельта. Теперь он доктор, профессор, заведующий кафедрой, которой я 30 лет тому назад тоже ведал, мой студент (т. е. учился в моих семинарах), но не ученик.

В пятницу и субботу прошли торжества по случаю 60-летия Советской Грузии. Брежнев туда поехал. Репортажи по TV и в газетах из Тбилиси показывают (как и торжества по случаю «Дня победы» в Киеве — опять же с участием Брежнева), что экономическая и проч. ситуация вынуждает к послаблениям в смысле «национальной специфики» и усиления роли республиканского начала. Брежнев, видимо, сам не догадывается в каком, далеко идущем, процессе он принимает участие.

Завтра 40 лет начала войны. Воспоминания все сильнее присутствуют в повседневной работе головы, вплетаются во все, о чем ни думаешь., самым неожиданным образом.

Работа. За этот почти месяц с 60-летия много всяких дел было. Письмо компартиям по ракетным делам. Письмо в ЦК ПОРП с предупреждением, что, мол, дошли вы «до последней черты». Обращение Верховного Совета СССР (сессия — 23-го) к парламентам всего мира — за мир. Придумано было, когда Кузнецов на ПБ докладывал повестку дня обязательной летней сессии. Вопросов вроде бы никаких серьезных нет, нечего, мол, и сессию бы проводить, но — регламент! (Пленум ЦК в отличие от обычной практики на этот раз не проводится). И тогда, чтоб поднять вес сессии, придумали это Обращение. И поручили Международному отделу, МИДу и Антясову (помощник Кузнецова) подготовить проект. А через неделю ПБ решил «поручить» Брежневу выступить на сессии с этим предложением.

Любопытен процесс сочинения текста. Мы и Б. Н., конечно, опять начали было поджигать море. Мол, если такое делать, то надо вносить конкретное что-то, так как на Западе сыты по горло красивыми призывами. Впечатление производит, когда мы что-то определенное говорим о своих намерениях в отношении ракет, своих ракет. Так и сделали.

Но мидовцы от лица Громыки (Ковалев) нам ясно разъяснили, что ни о чем подобном речи быть не может. И весь смысл Обращения — призыв (нажим) к переговорам, которые все и должны решать. В этом духе и был сочинен текст.

Материалы к приезду Брандта. Тоже не очень ясно (Вадим в основном с этим мучается), что с ним делать, что конкретно он мог бы увезти от нас.

Сочиняются памятки, а процедура здесь все больше такая. Можно проиллюстрировать на том, как готовятся телефонные разговоры Леонида Ильича с Каней. Ожидается, что тот сам позвонит (например, после своего Пленума). Готовится «ответ» на то, что может сказать Каня, печатается большими буквами. Что бы Каня ни сказал, ответ он получит заранее заготовленный. Присутствующий помощник фиксирует разговор и сочиняет «отчет» Л. И. для ПБ «о разговоре» и выводы, какие надо сделать. И это тоже зачитывается на ПБ и единодушно одобряется путем утверждения заранее подготовленного текста постановления.

Я был с 8 по 15 июля в Испании. Формально для передачи партийного архива Испанской социалистической рабочей партии. Его наши захватили в Вене в 1945 году. Потом отдали коммунистам, они, когда поругались с нами, отправили его в Бухарест. Но один их ренегат Клаудин «продал», что архивы в Москве. Социалисты, когда мы с ними сдружились, потребовали вернуть. А нам пришлось, грозя, добиваться от КПИ, чтоб вернули их из Бухареста в Москву. и вот полтонны бумаг, главным образом за 1931 -39 годы вернулись в Мадрид.