Были Лялька и Галя — обе жены Дезьки. Он сострил: «Я был дважды женат и оба раза удачно». Лялька по-прежнему хороша в свои 50. А новая как есть выдра, «Марфа Посадница».

После Якова Смоленского выступил Борис Слуцкий. Я его увидел на лестнице во время перерыва. Говорит: Придется и мне отдуваться. Заставили сказать о Дезьке. Я, говорит, ему предложил: включу пару критических замечаний о тебе. А он: «Ни в коем случае». Придется воздержаться.

Говорил, каким Дезька был, когда они познакомились в 1938 году, т. е. в то самое «наше» время. Дезька ушел из школы (от нас) и пришел в ИФЛИ — к ним.

Сам Дезька выступал неудачно. Читал вещи, которые не для большой аудитории, а для десятка своих. И хоть в зале были главным образом его почитатели, тем не менее, очевидно, существуют «законы массы», которые никогда нельзя нарушать.

Но он ничуть не смутился. Судя по тому, каким он был внизу, у гардероба, когда прощались и Лялька сообщила: Я, говорит, уже ему сказала, что читал он плохо.

Сегодня день Ленина. Послушал по радио доклад Андропова. Обычные вещи, но с размахом. Наш Б. Н. на это не способен, потому что всю жизнь оглядывался и никогда не понимал, что без риска, без необходимой смелости выше среднего не поднимешься. Многие, должно быть, сидят, слушают и думают про себя: «Почему бы и не очередной Генсек?»

С 12-го по 16-ое был в Гамбурге на 90-летии Тельмана.

100 километров по прекрасному автобану. По сторонам равнина, напоминающая нашу. С перелесками и фермами.

В Киле сразу в обком Шлезвиг-Голштейна. Обкомовские деятели — молодые веселые ребята. Смотрят доброжелательно, но немножко иронически.

Прогулка по городу. Кильский канал. База олимпийских яхтгонок. Богадельня (дай Бог) нам такую в качестве смотровой площадки на док.

В 3 часа встреча с секретарями райкомов в «клубе». Ребята (человек 15) — прямо с работы. Я держался просто. Опоздавшие запросто подходили, совали руку, перекидываясь в то же время репликами с коллегами и садились куда попало. Разговор сначала не клеился, а потом Рыкин (зав. германским сектором в нашем Отделе) спровоцировал прямо-таки атаку. Спросил: как ваши рабочие (беспартийные) восприняли XXV съезд?

Наперебой они стали говорить с оттенком агрессивности, непонятной сначала обиды, с вызовом. Получилось, в общем, что они никак не восприняли наш съезд. Он им — до лампочки.

После «хитроумных» моих вопросов, выяснилось, что не так все просто. Каждый начинал с того, что рабочий ничем не интересуется, кроме своей зарплаты, а читает он шпрингеровские газеты, которые представили XXV съезд, как заурядное событие, никого не касающееся.

Разрядка? Ну, что ж! Рабочие за разрядку. Но они не видят здесь заслуги Советского Союза. Одни считают, что войны все равно бы не было. Если этому помогла разрядка, — пусть, очень хорошо, чего ж теперь-то об этом заботиться?! Другие думают, что разрядка нужна СССР, чтоб получить от Запада технологию и пшеницу. А потом он вновь возьмется за свое! Зачем, например, СССР строит такой мощный военный флот? Почему бы ему не разоружиться, если он за разрядку?

К тому же — демократия! Вообще-то рабочие говорят, что им все равно — все, мол, одинаковы, когда у власти: коммунисты, фашисты, социал-демократы, христианские демократы, свободные демократы. Но мы, мол, предпочитаем, когда можно говорить что вздумается.

Я отпарировал — а почему они думают, что у нас рабочий не может говорить, что думает? Сахаров ведь не рабочий. И то, что он хочет говорить — рабочему не нужно, он презирает сахаровский треп, рабочий, как и у вас, реалист. Ребята молчат. Им как-то не приходило в голову провести разницу между рабочим и Сахаровым.

Я их спрашиваю: а вы-то в дискуссиях со своими «коллегами» (так они называют беспартийных рабочих, с которыми рядом в цеху) чувствуете себя достаточно вооруженными, аргументов у вас хватает?

Молчат. Потом один говорит: да что там! Аргументов, которые у нас есть, и тех не хотят выслушать до конца. Если, говорят, там (!) так хорошо, чего ж ты, мол, не едешь в «свою» ГДР?! Добиться, чтоб они читали «Унзере цайт» (газета компартии) очень не просто. Один рассказывает: я выписываю экземпляра два «Унзере цайт», один оставляю вечером на рабочем месте соседа. Он приходит утром и выбрасывает газету. И не потому, что это «Унзере цайт», а потому, что это явно не спортивная, не бульварная, не сексуальная газета. И ему некогда ею заниматься. Или сохранит до вечера, чтоб завернуть в нее что-нибудь.

Другой: я, говорит, придумал такой трюк, — оставляю номер в уборной. Там «от нечего делать», глядишь, кто-нибудь и посмотрит. И, знаете, — получилось. Через две недели стали подходить и спрашивать, нет ли у меня «твоей Унзере цайт»?

Брошюры АПН?. Да это же невозможно читать. Это просто не по-немецки написано. Мертвым языком. И непонятно про что. Одно только можно ясно видеть: в Советском Союзе все лучше, чем где бы то ни было. А рабочий хочет конкретных фактов. Если же факты приводят, то получается — в том, что рабочего интересует, — совсем у вас не лучше.

Советские заказы — это да! Вот, когда приходят на ремонт в доки ваши суда, тут у нас, коммунистов, праздник. Никто не может рта раскрыть — ведь это работа! Но и на это рабочие смотрят только с этой, и никакой другой, позиции.

Один парень из присутствующих был в Советском Союзе (с поездом дружбы). Говорит, что он поэтому в выгодной позиции: когда меня начинают прижимать антисоветскими фактами, я говорю: ты откуда эти «факты» взял? Из «Die Welt»? А я там был. Сам все видел. И все твои «факты» — брехня. Хотя (добавляет, смущенно улыбаясь) совсем не все «факты» неправда, к сожалению. Но я, разумеется, об этом молчу.

Понравились мне эти ребята. У них от пребывания в партии — никакой корысти. «Чистая идея». И сколько сил, сколько работы мысли и времени (при всех соблазнах вокруг) они должны тратить, чтобы каждодневно, в обстановке подозрительности, насмешек, а то и прямой враждебности, держаться за свое, убеждать, спорить, настаивать.

И их человеческие качества не остаются незамеченными. Нас, говорят, охотно избирают в производственные советы, делегатами для переговоров с администрацией, на профдолжности. Но, когда речь заходит о муниципальных выборах, т. е. когда рабочим приходится делать выбор «с учетом политики», они редко отдают голоса коммунистам (тем же самым). А уж о парламентских выборах и говорить нечего, тут коммуниста никто не предпочтет. Тут он уже не данный конкретный Ганс или Гельмут, хороший парень и верный друг. Тут — за его спиной маячит «Москва».

В грустном настроении я уходил с этой беседы.

В Гамбурге был обед на «рыбной набережной». У нас обед со знатными гостями обычно обставляется, как нечто из ряда вон, как «событие». У них обед есть обед. На этот раз я, например, сидел за столом с шоферами, так как мы чуть опоздали и все остальные места уже были заняты.

А за день до этого отправились в порт, где уже собрались Герберт Мис (председатель партии), Готье (зам. председателя), секретари ЦК Карл-Гейнц Шрёдер, Вилли Гернс и др. Погрузились на баркас и поплыли вдоль доков и причалов, приветствуя, между прочим, советские корабли: матросы сверху подозрительно отмахивали в ответ, — что это, мол, за пьяная компашка?! И в самом деле: только влезли — начался пивной и водочный шум, причем заводилой выступал Мис. Выволокли корзину с тельмановками (фуражками) — примерка, обмены, фотографирование.

Я подошел к Шредеру (один из секретарей ЦК ГПК). Говорю: «Карл-Хайнц, через три часа мне выступать, посмотри мой текст, вычеркни все, что не годится, да и по объему он больше, чем предусмотрено, сократи, как считаешь нужным». Вместе с Гернсом, другим членом руководства ГКП, и Рыкиным они уединились в дальнем углу палубы и под гвалт остальных углубились в чтение. Прошло минут 50. Рыкин подходит ко мне. Они, говорит, в смятении. Не знают, что убирать. Впечатление колоссальное. От КПСС они не ожидали такого «неказенного» текста. Потом, смотрю, оба подскочили к Мису, что-то наперебой возбужденно говорят. Подошли ко мне: всякие слова и восторги, хлопают по спине. Договорились, говорят, чтоб тебе не 15, а 25 минут дать — жалко выбрасывать хоть строчку, а опубликуем полностью.