И совсем не удалось что-либо поменять у Берлингуэра и Макленнана. Да, собственно, и не пытались. Все понимали, что — безнадежно.

И тот, и другой, как и Плиссонье (Марше не приехал), в вежливой форме сказали все, что хотели: и о «своем социализме», и о демократии, и о свободе культуры, и о желании (итальянцев) остаться в НАТО, и о несогласии (французов) с нами насчет Жискара и вообще французской внешней политике.

Все это обратило на себя внимание. Поэтому, когда Машеров, Щербицкий и некоторые другие говорили об оппортунизме, «модернизации» марксизма, об интернационализме — зал встречал эти пассажи чуть ли не овацией. И под гром аплодисментов шла речь Гэс Холла, который всю ее посвятил фактически прямой атаке на французов, итальянцев, испанцев, англичан.

Впрочем, Холлу нечего терять и не перед кем отвечать и за слова, и за политику, которой у него нет, так как нет никакого политического влияния, тем более — перспектив. Однако — и Макленнан, собственно, в таком же положении. И то, что он «осмелился», было воспринято как оскорбление съезду. Президиум на него реагировал хуже, чем на Берлингуэра: «Что позволено Зевсу, не позволено Быку». Туда же, мол!.

Словом, наш съезд «засветил» реальную ситуацию в МКД на глазах у всего мира. И теперь надо со всем этим считаться. Выход один: не признавая открыто, отступать в сторону «нового интернационализма» (итальянцев), чтобы вообще что-либо от интернационализма сохранить.

Чтоб закончить начатую тему, в ходе и особенно по окончании съезда встречался с несколькими делегациями: за обедом в гостиницах и в ЦК тоже. Убожество. Они очень плохо или совсем не осведомлены друг о друге (одна партия о другой). И сами ничего собой не представляют: канадцы, ирландцы, австралийцы, немцы, да и англичане тоже, а теперь еще мальтийцы и целый сонм латиносов.

Здесь их возят на «Чайках» с милицейской мигалкой. Они нам заявляют всякие претензии и даже обиды. Каштан пригрозил уехать со съезда, если ему не дадут слова с трибуны Дворца съездов. Между тем, он сам и его партия стоит не больше тех шести десятков других, которым пришлось выступать не во Дворце съездов, а на активах в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Волгограде.

Поразило меня и то, что, например, канадцы только понаслышке знают о позиции ФКП, о художествах Марше, вообще о ситуации в европейском комдвижении. Они даже не знают того, что пишет «Унита» и «Юманите», не знают «Morning Star», хотя она — на их языке.

Все это еще и еще раз убеждает, что основная масса братских партий — чистая символика. И не будь Москвы, они значили бы (если бы вообще существовали) не больше любых других мелких политиканских группочек, которые есть в любой стране «свободного мира».

На этом фоне наглядно смешными выглядят потуги Пономарева «учить» и «мобилизовывать» их с помощью своих и АПН'овских статей и брошюр.

У Брежнева, может, не до конца осознанная, но несравненно более реалистическая «философия» МКД.

Реальная альтернатива капитализму — ФКП, ИКП и социал-демократы, разумеется, «при нынешнем соотношении сил на мировой арене», т. е. при наличии нас. МКД же, как целое — это чисто идеологическая, причем безнадежно устарелая категория.

С другого фланга это подтверждено на съезде массированным присутствием черных африканцев и некоторых арабов, которые не в МКД.

На съезде меня избрали в Центральную ревизионную комиссию, т. е., что называется, в состав ЦК. Еще месяца полтора назад, когда Б. Н. просил подумать, кого бы из нашего (международного) актива можно было бы рекомендовать в ЦК, он вскользь обмолвился, что- де говорил с Сусловым обо мне и Шапошникове. Я ни тогда, ни после не допускал и мысли, что это может произойти (особенно, учитывая отношение ко мне Суслова). Поэтому, когда после закрытого заседания съезда Б. Н. сообщил мне, что я включен в списки для тайного голосования, я воспринял это как неожиданность. И не нашел ничего другого, как в ответ спросить: «А Шапошников?»

— А Шапошников — нет. Троих от одного отдела невозможно (он имел в виду и Загладина).

Вечером появились подробности. Позвонил Бовин (он делегат съезда, был на закрытом заседании) и стал поздравлять: «Откровенно говоря, я ждал фамилию Шапа, когда зачитывали список. И был приятно удивлен, услышав не его, а твою фамилию. Чтоб только между нами, — Загладин очень двигал Шапа там в Завидово. Но Генеральный морщился. Отговаривался, что он его не знает и т. п.»

Это единственный намек, что проблема обсуждалась в Завидово. До конца я так и не знаю, как было. Ясно, что решающим звеном был Суслов в отборе кандидатов в состав ЦК. Может быть, некоторые «выносились» на решение Брежнева. Возможны два варианта: либо Суслов акцептировал от Пономарева обе кандидатуры, а потом сам выбрал или посоветовался с Генеральным. Либо Б. Н.'у было предложено самому выбрать из двух и он предпочел меня.

Когда он меня поздравлял уже официально, на мое заявление, что-де мне «немного неловко», он ответил, что Шапошникова «там» не знают и вообще он больше по оргвопросам и работает только в «масштабах отдела».

В Отделе явно не ожидали такого оборота дела. По аппаратно-отдельской логике всем показалось бы более нормальным, если бы выбрали Шапошникова. Он и держался как «главный», хотя и отдавал должное Загладину, как официально первому заму. И в последнее время буквально не отходил от Загладина. И видно было по всему его поведению и настроению (а в дни съезда особенно), что ему «очень хочется».

Среди коллег, как говорят друзья, мое «возвышение» было воспринято «с хорошим удивлением». Меня многие поздравляли и из других отделов тоже, и большинство — от души. Считают, что «по справедливости» и «заслуженно», за работу. Знают, что я этого не искал, не заботился об этом и уж во всяком случае «не интриговал» ради этого (как выразился Арбатов). В Отделе, да и вокруг знают, что я много работал «на дачах», т. е. непосредственно для съезда. Кое-кто из тех, кто меня не любит, говорят (между собой): мол, награда за Завидово. Но и они не могут отрицать, что «за дело», а не по блату.

При всем при том, у меня такое ощущение, что, если мое избрание было воспринято, как некая мини-сенсация, то будь на моем месте Шапошников — оценили бы, как совершенно нормальный шаг.

Именно поэтому Шапошников оказался в дурацком положении. И переживает он тяжело. Думаю, меня возненавидел, — он ведь «при всем уважении» и внешне товарищеских отношениях всегда считал себя старшим по званию, и его таковым воспринимали. Да и я, чтоб ублажить его тщеславие, «делать приятное» (мне ведь ничего это не стоило, только удовлетворяло мое внутреннее пренебрежение к нему) — тоже держался как «младший по званию», хотя и равный по готовности взять на себя любую положенную мне ответственность.

Б. Н. не продвинулся. Так и оставлен в свои 72 года кандидатом в члены Политбюро. А он ждал и явно был уверен, что на этот раз «произойдет». Только я и Брутенц, из близких ему людей, знали, что «не произойдет». Но он-то тоже думал «о справедливости», о награде «по делам». И держался соответственно: из кандидатов выскакивал в зал съезда первым, сияющий, приветствующий налево и направо, «патронирующий» огромную часть президиума, заполненного главами делегаций.

Таким же он вбежал и в Свердловский зал на Пленум ЦК, а через полчаса я видел его вновь в президиуме съезда, на своем прежнем месте — объявляли результаты выборов руководящих органов ЦК — бледный с деланной улыбкой на лице, напряженный. Рядом с сияющим и готовым лопнуть от распиравшего его восторга Романовым, которого избрали в ПБ. Хуже Пономарева выглядел только Полянский, которого вывели из ПБ, но который еще сидел в первом ряду президиума съезда, вынужденный вместе со всеми бурно хлопать всему происходящему.

Однако, Б. Н. — «железный человек». На работе он был уже «как обычно». Поздравлял меня и объяснял почему Шапошников не прошел. Он только сказал, что «Суслов — не щедрый человек., я на себе это чувствую». И «перешел к очередным делам» (цитата из «Краткого курса истории ВКП(б)): — нужно писать для него статью для журнала ПМС об итогах и значении съезда; готовить итоговую записку в ЦК о положении в МКД в свете присутствия на съезде братских делегаций; доклад-отчет делегата съезда перед организацией, пославшей его туда, (почему-то в Литве, хотя выбирали Б. Н.'а в Дмитрове). Мелочь и повседневность прочих дел. Как ни в чем не бывало.