На тигровую шкуру с шуршанием лёг большой белый конверт.

- Позже мы обсудим, как покарать автора послания, – продолжил Гроссмейстер, – сейчас же следует позаботиться о собственном спасении. Мне известно, что ваша организация переживает не лучшие времена и отчаянно нуждается в союзниках. Старец Горы должен принять наше предложение, ибо вместе легче выстоять.

- Шейх аль-Джабаль^[185] не пойдёт под власть Ордена, – гордо вскинув голову, объявил Абу-Гаяс, – ибо это означает – попасть под власть женщины.

- Мы готовы пересмотреть условия соглашения, – с готовностью заявил Гроссмейстер.

- Но как быть с ней?

- Я позабочусь о том, чтобы к Генералу вернулся разум! Приду через час, – отрубил Гроссмейстер.

Два человека, одетых в цвета ненависти и крови, поклонились друг другу, Гроссмейстер вышел, а Мераб снова занялся курением.

Давний – почерневший табак отправился в огонь камина, новый – ловко уложился в чашку наверху кальяна, укрывшись тонким металлическим решетом, а сверху легли жаркие угли. Абу-Гаяс удобно устроился на софе, подложив подушки под все части тела, и замер с закрытыми глазами.

Максим стал готовиться к бою. Он мало понял из подслушанного разговора, но в одном не сомневался: только что прозвучал смертный приговор Елене.

От удара ноги деревянная решётка с грохотом влетела в комнату, пламя свечей испуганно встрепенулось. Посланец горы поднял взгляд, ставший еще безумнее, чем прежде, и посмотрел в лицо внезапно представшему пред ним испачканному человеку с саблей в руке. Максиму показалось, что араб смотрит куда–то… мимо. Так продолжалось лишь мгновение, затем последовал по-восточному витиеватый приглашающий жест.

Полковник потянулся всем телом, возвращая подвижность членам, онемевшим от долгого нахождения в тесноте, сладко зевнул и шагнул вперёд. В следующий миг он замер в изумлении: Абу-Гаяс неуловимо быстрым движением поднялся с софы, а в руках его, неизвестно как и откуда, возникли сабля и необычно изогнутый кинжал.

- Неужели Махди полагал, будто я поверю лживым словам и решу, что после всего увиденного здесь он позволит мне покинуть замок?

Юноша безумно захохотал.

- Мераб Ордена гашишинов Абу-Гаяс-аль-Кумар готов к смерти! Но прежде он уничтожит тебя и незримую армию, что следует за тобой, чужак, – кончик сабли обвёл помещение. – Слушайте же, о, враги мои! Слушайте и не утверждайте на Суде, что не слышали! Старцы говорят: чем прекраснее смерть воина, тем ослепительнее его грядущее! Узрите же!!!

Стальные клинки сплелись в страшном танце – Максим едва не проглядел выпад – сабля посланника Горы рассекла воздух, пройдя в пальце от его шеи.

Ответный выпад едва не лишил гашишина глаза – похожий удар разрешил дуэль братьев Белье.

- Джинны, я не убоюсь вас! – Абу-Гаяс бросился в бой. Теперь он сражался не только с Максимом, но и с десятком невидимых существ! Короткий и длинный клинки не давали продыха Крыжановскому, и еще успевали разносить жирандоли, в коих, наверное, гашишину и виделись джинны.

Сражающиеся разошлись – араб медленно моргал, а клинок его выписывал невообразимо стремительные петли.

- Ты не испугаешь меня, чужак! Я видел, что там – после смерти! Мне нечего страшиться блаженства и радости! Я расскажу тебе!

Но, вместо рассказа, Мераб вновь кинулся на Максима. К счастью, кроме полковника, ему противостояла еще армия джиннов-свечей.

- На входе передо мной встало семь врат, и устрашился я! – воскликнул араб и, неожиданно широко размахнувшись, обрушился на полковника. – Но нашептали прекрасные гурии, лаская языками мои уши, что грешников врата ведут в пламя, блаженных – в серый шеоль, а героям и праведникам открыт проход в Олам Галь-Джанн!

Язык гашишина заплетался, но клинок выписывал всё те же смертоносные петли. И самое ужасное: Абу-Гаяс-аль-Кумар ни на мгновение не замолкал.

- Там, враг мой, реки чистейшей воды и свежего молока, реки вина, сладкого для пьющих, и меда очищенного! – чёрные неподвижные глаза араба то закатывались, то смежали веки, но удары от этого не становились слабее или реже. При всей многолетней практике, Максиму никогда прежде не доводилось иметь дело со столь необычным противником. Посланник Горы фехтовал отменно – в его лице читалось удовлетворение схваткой, а движения рук намекали на сотню выпитых прежде жизней и, если бы не дурманящая сила выкуренного зелья, Крыжановскому пришлось бы не в пример хуже.

Что касается самого полковника, то ему никак не удавалось перейти из защиты в атаку, несмотря на усилия нечаянных, незримых помощников, каковые, чего темнить, оказывали существенную помощь в поединке.

- Глупый чужак решил, что Абу-Гаяс пересказывает книги пророков? – спросил араб обиженно, приостановив на мгновение руку, но тут же снова атаковав. – Нет, враг мой, я видел страну Джаннию воочию! И в садах тех пил из реки медовой, из реки молочной! Лишь вина не испил я, ибо знал, что не умер! Что придет еще время и владыка Ридван сам приведет меня к источнику Салсабил! Сидел я среди героев и праведников, из тех, что пересекали Великую пустыню и большеглазые прекрасные девы обносили нас сосудами из серебра и кубками из хрусталя! Знай же, о франк, даже в Садах наступает ночь! И приходит она для того, чтобы дать героям желаннейшее из наслаждений! Черноокие девственницы, коих не касался ни человек, ни джинн, приходили к нам, и мы любили их в покоях своих, а затем спускались к пруду и плавали в нём!

Отражая молниеносный выпад противника, Максим вынужден был отскочить к самому камину – так близко, что почувствовал жар.

- Пять лет тому явил Владыка мне чарующее царство Садов, – продолжил араб тихо, будто опасаясь быть подслушанным, и немного отступив к дверям. – Но два месяца и девять дней назад он снова выказал милость мне – отправляя в далекий край ваш и говоря так…

Араб изрёк фразу на певучем языке, в его устах напоминающем звучание струн. Крыжановский не подал виду, что для него сказанное осталось лишь красивой мелодией.

- Показали мне прекрасные Сады, чтобы знал, что ждет меня, если сложу голову за Владыку моего! И вот передо мной ты, чужак! И тысячи твоих джиннов!

«Ого! – подумал Крыжановский. – Джинны множатся, что ли? Ведь свечей-то только меньше стало, никак не больше!»

- Настал день, когда решится – быть ли мне в прекрасных Садах или вместе с вами отправиться в царство демонов! День, когда все прекрасные девы заголосят по павшему жениху, когда матери прольют по сыну море слез, а воины сложат о герое песню!

Меж тем, многолетняя выучка снова спасла Крыжановскому жизнь – очередной смертоносный удар араба пропал втуне.

- Воистину, достоин ты именоваться главным стражем хладной Пропасти! – поклонился гашишин церемонно. Или ты сам Ридван, оберегающий Джаннат?

Крыжановский поймал безумный невидящий взгляд противника и ударил, пав на одно колено. Немыслимо изогнутую кисть свело болью, но дамасский клинок, опередив летящий на перехват кинжал, пронзил грудь Абу-Гаяса. Елмань выглянула из его спины и, чиркнув по стене, высекла сноп искр.

Безумный молодой человек умер – при этом не было ни слез, ни песен, но его прощальная улыбка свидетельствовала об обратном.

Максим отсалютовал благородному противнику саблей и в изнеможении уселся на софу – подальше от кальяна. Следовало перевести дух, прежде чем отправляться спасать любимую.

Белый конверт, оставленный Гроссмейстером, лежал рядом. Внимание полковника привлекла красная сургучная печать с вензелем N и императорской короной. Неужели…? Руки сами собой потянулись к загадочному письму. Оно гласило:

«Мэтр Август! К тому времени, как вы получите это послание, Орден Башни в Париже перестанет существовать. Я лично отдал приказ – вырвать язву с корнем. И пусть звук скрежета зубовного, которым вы встречаете означенное известие, станет частичной компенсацией за беды Франции. Будь проклят тот день, когда я, поддавшись искушению, вступил в сговор с вами, ибо теперь на мне ответственность за гибель сотен тысяч лучших людей Империи. Как наивен я был, полагая, что можно обмануть предначертание. В жаркой Палестине позором кончилась осада твердыни Иоанна, а в заснеженной России я пью горькую чашу брани с Александром. Покоряюсь своей судьбе по имени Елена, а вас предоставляю собственной».