Зажав в тиски одну кисть руки пытуемого, а вторую взяв в клещи, Простой Батист заставил бессильное и изувеченное тело вскочить на ноги и затрепетать в ужасающем подобии танца.

- Как тебе это? – торжествующе взревел палач. – Не хочешь ли вспомнить кое- что такое, чего я не знаю?

Батист стал вращать клещи, отчего Николя заплясал вдвое проворнее и громко закричал:

- Придут дни, и все, что есть в доме твоем, и что собирали отцы твои до сего дня, будет унесено в Вавилон. Ничего не останется^[182]!

Батист явно не удовлетворился услышанным. Освободив Николя и позволив ему растянуться на полу, чудовище изрекло:

- Придётся прибегнуть к моему любимому методу! Берем скобель, который потому так и зовется, что им соскабливают кору с дерева. Нет, это, пожалуй, оставим напоследок, а сейчас я утомился и хочу есть. Пойдём же, Франсуа, воздадим должное доброму красному вину и искусно зажаренному каплуну, после чего продолжим наши труды.

Максим неожиданно понял, что за все время, проведенное здесь, так и не увидел палача с ног до головы. В круг света всегда попадала лишь какая-то часть Батиста. «Кошмар!» – беззвучно сказал Крыжановский, наблюдая, как огромная туша выходит из пыточной.

Франсуа же за ним не последовал, а задержался возле лежащего на полу брата. Накинув ему на шею верёвочную петлю и прижав грудь коленом, быстро задушил.

- Прошлое напоминает о милосердии, прощай, братец! – сказал он и выбежал за дверь. В замке два раза щёлкнул поворачиваемый ключ.

Минуту компаньоны молчали, а затем дали волю чувствам, изрыгнув подходящие случаю ругательства. Толстой, придя в себя первым, зажёг прихваченную в келье Ленуара свечу и осветил уходящую вверх шахту.

- Мосье Александр оказался прав: смотри, Максимус, здесь в камне кругом наделано выбоин для удобства, э-э, брат, да ты никак продолжаешь терзать себя угрызениями. Без надобности это нынче, а вот на обратном пути, ежели позволит время, стоит заглянуть к господину Прозектору, побеседовать, так сказать, о вечности.

- Твоя правда, – тряхнул плечами Максим и первым начал подъём – ему очень захотелось как можно быстрее покинуть ужасное место. Откуда-то сверху проникал тусклый рассеянный свет, вполне позволяя разглядеть выемки в стенах, выбитые безвестными лазутчиками почивших орденских владык. Следует сказать, что лазутчики постарались на славу – подниматься было удобно и безопасно. Достигнув горизонтального ответвления, идущего вдоль первого дворцового этажа, компаньоны останавливаться не стали, а продолжили путь наверх. И вот, наконец, второй этаж. Здесь Максима с Фёдором поджидал сюрприз: Ленуар указывал, что Елену держат в последней комнате этого этажа, но в каком крыле, в правом или левом, ежели шахты ведут в обе стороны?

- Есть одно дело, mon ami, о котором мы оба знаем, но коего доселе ни разу не обсуждали, – удобно усевшись и свесив вниз ноги, заявил Толстой. Я о том, как будем делить девушку?

- Думаю, следует предоставить выбор ей, – жёстко ответил Максим. – А чего это ты взялся делить шкуру неубитого медведя?

- Так самое время, душа моя, самое время. Елена ждёт в конце шахты. Шахт всего две, нас тоже двое, улавливаешь мысль?

- Похоже, ты предлагаешь разыграть шанс?

- В яблочко, mon colonel! Положимся на судьбу и отправимся каждый в свою сторону, но прежде поклянёмся, что тот, кто останется с носом, смирится с неудачей и не станет продолжать соперничество.

- Согласен, – просто ответил Максим. – Даю слово чести подчиниться выбору судьбы, каким бы он ни был.

- Даю слово чести, подчиниться выбору судьбы, каким бы он ни был, – как эхо повторил Фёдор. – Какую сторону выбираешь?

Максим отправился налево, ибо в миг раздумья память явила образ Виорела Акима, решительно поворачивающего направо, где его ждала скорая погибель.

Глава 8

Путь Колесницы

13 (24) ноября 1812 г.

Красный замок близ города Мир Гродненской губернии.

Комната была последней на этаже. В отличие от остальных, мимо которых проскользнул Максим, её наполнял свет. Змеящийся причудливым орнаментом бронзовый светильник под самым потолком, покачивался в безветрии и прочно приковывал взгляд. Кроме того, кругом во множестве толпились свечи в тяжелых жирандолях^[183]. Ярко пылал старинный камин, пол покрывал роскошный цветастый ковер, ныне усыпанный пеплом. Справа от дверного проема к стене прислонилась просторная софа с небрежно наброшенной поверх тигровой шкурой.

На софе сидел смуглолицый, худощавый молодой человек. Волосы его, чернее сажи, мудрено перекручивались и сбегали за спину. Из одежды юноша потрудился надеть лишь белоснежную тунику и красный кушак. Еще один широкий пояс лежал рядом, по-видимому, для навертывания на голову. Босые ноги нетерпеливо мяли пепел, сыплющийся из кальяна, курение которого всецело поглощало внимание обитателя комнаты. Ноздрей Крыжановского достиг сладковатый дымок.

«Видимо, это и есть тот самый гость по имени Абу–как-его-там, коего упоминал мосье Александр, – догадался полковник. Как бы разминуться с чёртовым курильщиком?» Возвращаться и лезть в одно из тёмных помещений совершенно не хотелось, ведь двери в них наверняка заперты. Но, кроме столь очевидного объяснения, нежелание возвращаться имело ещё одну причину, в существовании которой Максим не признался бы никому. Причина эта носила чин Прозектора и имя – Отто Бомбаст Батист Шнорр! Представлялось, что там, во тьме, притаилась кошмарная туша, которая только и ждёт…, эх, надо было, подобно графу, захватить свечку!»

Между тем молодой человек в комнате шумно вдохнул и откинулся на софу – струйки дыма медленно вытекали из носа, арабской вязью поднимались к потолку и, перекидываясь к светильнику, расщеплялись на тончайшие нити, отчего казалось, будто в воздухе висят паучьи сети.

Послышался скрип отворившейся двери, и в комнату вошёл человек в знакомой алой рясе эзотерика с опущенным на лицо капюшоном.

- Мераб, – сказал он от порога. – Простите, что тревожу раньше времени...

- Махди^[184], – поклонился вошедшему молодой человек, вставая. – Входите, я рад вам.

В устах пришельца с Востока, французская речь из идеального языка для признаний в любви стала языком точеных кинжалов и тонких лес. От простых, казалось, слов молодого человека веяло смертью, а глаза горели лихорадочным огнем.

- Но почему, Махди, – продолжил названный Мерабом. – вы постоянно обращаетесь ко мне по рангу. Чем плох Абу-Гаяс-аль-Кумар?

- Таковы правила Ордена, – жёстко отрезал человек в мантии.

Максим узнал если не сам голос, но интонации – те самые, что недавно в прозекторской доносила переговорная труба. К обладателю интонаций Простой Батист обращался не иначе, как «достопочтенный мэтр Гроссмейстер»!

- Пусть глубокоуважаемый Мераб, – продолжил Гроссмейстер, – не сочтёт это оскорблением, а равно простит мне скорый приход до завершения установленного приличиями отдыха, но время не ждёт – враги скоро будут у стен замка. Вам нужно торопиться.

- Махди, я готов отправиться в обратный путь немедленно…

- Но прежде я должен знать, что услышит Старец Горы о происшедшем здесь.

- Только правду, – дерзко усмехнулся Абу-Гаяс. – Орден слаб настолько, что не смог устоять даже перед женщиной.

- Генерал – ещё не весь Орден, – вкрадчиво заметил Гроссмейстер.

Абу-Гаяс зло усмехнулся:

- Ему следовало вырвать зуб! Женщина приносит несчастья, и иногда ее стоит убить или взять силой! Но лишь свою женщину, Махди! Думаю, Генерала все-таки лишат зуба!

Максим смутно разумел, что по-арабски «зуб» значит нечто такое, что Абу-Гаяс постеснялся переносить в другой язык.

- Вижу, от вас бесконечно далеки истинные корни происходящего, – всё так же вкрадчиво продолжал Гроссмейстер. – Глава Сихемской Твердыни действовал не столько, будучи под властью женских чар, сколько руководствуясь высшими интересами и моим прямым указанием. Да будет вам известно, что случилось коварное предательство! Ордену изменил тот, кто ему обязан всем в жизни. И стало такое возможным по вине Пенуэльского дома. Пусть Мераб ознакомится с письмом, содержание коего тщательно скрывалось от всех.