– Кто просит, не получает, а кто не просит, не хочет, – ответил он.

Ошарашенный, я стоял и пытался понять его. Не стоит и говорить, что мороженого в тот день мне не досталось. Я сидел на скамейке, смотрел, как другие дети наслаждаются лакомством, и силился понять, что имел в виду брат.

В другие дни все ребята играли в войну. У кого-нибудь оказывался ключ от чулана для велосипедов в одном из окрестных домов, и мы вламывались туда. Мы назначали кого-нибудь сержант-майором, а еще двоим приходилось маршировать по кладовке и подчиняться его приказам. Еще мы слушали переносной радиоприемник и подпевали любимым песням вроде «Video Killed the Radio Star» группы The Buggles.

За шестьдесят пенсов в магазине сладостей можно было купить Red Bus Rover[2]. Мы забирались на заднюю площадку старого двухэтажного «Рутмастера» и отправлялись за много миль на экскурсию по Лондону, посещая места вроде «Лондонского подземелья», крейсера «Белфаст» и Королевского фестивального зала на берегу Темзы.

Если карманных денег не оставалось, мы играли в Жестяного Томми – нечто среднее между прятками и салочками. Мне нелегко было тягаться с другими ребятами, я быстро уставал из-за своего веса и одышки. В те дни я вечно бегал по району, но с боков все равно свисал жир, а подбородков было два, если не три. К девяти годам я весил уже больше девяноста килограммов, что должно было вызывать опасения, особенно учитывая, что мой рост составлял всего метр двадцать. Но я лишь усугублял дело: чем больше меня дразнили в школе, тем толще я становился, заедая обиду чипсами, сладостями, мороженым и жареной картошкой – всем, что попадалось под руку. Однажды, притворяясь больным, чтобы прогулять школу, я услышал какой-то переполох во дворе и подошел к окну, чтобы выяснить, в чем дело. На крыше Тернпайк-Хаус стояла съемочная группа, которая снимала клип на песню Another Brick in the Wall группы Pink Floyd. Я наблюдал за всем процессом, чувствуя, что сам стал частью этого видео, и представляя себя звездой на съемках голливудского фильма. Само собой, с тех пор я не раз видел этот клип по телевидению и всякий раз поражался его смыслу. Я был одним из тех детей, о которых пел Роджер Уотерс: школа была для меня стеной.

Оглядываясь назад и размышляя, как обернулась моя жизнь, можно, пожалуй, сказать, что я не был создан для школы. Математика и английский мне совершенно не давались, а география и история навевали смертную скуку. Единственной сферой, в которой у меня проявлялись хоть какие-то способности, было искусство. На уроках рисования я схватывал все сразу, и учителю не приходилось объяснять снова и снова. Я просто понимал, как рисовать, инстинктивно знал это. Конечно, помогало и то, что некоторое время я копировал картинки из комиксов, и все же зарисовка форм и образов не вызывала у меня никаких проблем. На более скучных уроках я постоянно рисовал на полях тетрадок и повсюду таскал с собой карандаш или маркер, рисуя все, что приходило в голову: чье-нибудь лицо, портрет Задиры или то, что привлекло мое внимание.

В тот учебный год мой брат Дэвид заметил, как сильно я переживаю из-за своей внешности. Однажды он поймал меня перед зеркалом, когда я втягивал живот, пытаясь выглядеть более худым. Он ничего не сказал, но как-то встретил меня после уроков. Прежде чем я смог вымолвить хоть что-то, он сказал:

– Я знаю о насмешках, Джон, и понимаю, что тебе, должно быть, очень нелегко. Пойдем со мной в клуб, там ты научишься боксировать.

Он уверял, что это поможет справиться с обидчиками: узнав, что я боксер, они вряд ли станут задирать меня. В ту минуту я едва сдерживал слезы – так радостно мне было иметь старшего брата, который приглядывал за мной.

И все же я помню, как страшно мне было войти в клуб в самый первый раз. В ярком свете прожекторов все казалось огромным и суровым. В центре помещения стоял боксерский ринг, на котором двое крупных ребят наносили друг другу удар за ударом. Еще я помню звук: низкие, приглушенные хлопки, с которыми кулаки обрушивались на соперника. Дэвид выдал мне спортивные шорты и жилет и отправил разминаться: я делал подскоки, бегал, приседал и прыгал «звездочкой». Мне было стыдно позорить своего брата, ведь всякий раз мой жирный живот вываливался наружу, но вскоре я втянулся и начал тренироваться на мягкой боксерской груше, а затем и на твердой, научившись двигаться. Было тяжело. Я пыхтел и задыхался, но не останавливался. Дэвид сказал, что очень важно правильно двигаться, и я был сосредоточен, внимая каждому слову тренера.

– Вот так, сынок, это танец с кулаками! Ты порхаешь, как бабочка!

Занятия словно подстегнули меня. Месяц я посещал клуб дважды в неделю и уже был готов выйти на ринг. Меня ставили в пару с ребятами на четыре-пять лет старше, ведь нужно было соответствовать по весу, а не по возрасту, а больше девяноста килограммов весили только подростки. Я был не хуже других, и с каждым спаррингом моя уверенность росла. Вскоре я уже мечтал выйти на детскую площадку, как Сильвестр Сталлоне в «Рокки», и выбивать искры из глаз у всех, кто хоть раз задирал меня. Я лишь представлял это – но и того было достаточно, чтобы почувствовать себя лучше. Насмешки продолжались слишком долго, но я верил, что наконец-то переворачиваю страницу, и был полон надежд на будущее.

Воспоминания о тех временах, когда я боксировал в клубе и свободно болтался по всему району, до сих пор одни из самых счастливых в моей памяти. Тогда у меня установился определенный жизненный распорядок, и я чувствовал, что все шло по-моему. Я делал успехи в боксе, все лучше двигал ногами и заметил, что вес начал понемногу уходить. Когда Дот обратила внимание на то, что старая одежда стала мне великовата, она просто понимающе улыбнулась. Она безропотно перешивала мои школьные брюки даже после долгих рабочих смен. Думаю, больше всего удивился своему перевоплощению я сам. Я знал, что Дэвид очень гордился мной и вечно ставил остальным в пример. Даже Джерри, который обычно оставался холоден, стал называть меня «чемпионом».

– Сынок, я должен тебе кое-что рассказать, – начал однажды отец.

Голос его звучал сухо, и я тотчас понял, что разговор намечается не о боксе и не о комиксах – и даже не о плохом поведении Задиры. Но не похоже было, что он собрался меня ругать. Нет – уловив его тон, я почувствовал, что тема была гораздо важнее, но не мог и предположить, насколько серьезными и судьбоносными окажутся его слова.

Я встретил Джерри, когда он шел домой из паба, а сам я как раз возвращался из школы, и мы подошли к газетному киоску за углом, как бывало порой, чтобы купить комикс. В эти редкие моменты мы садились вместе на полу в гостиной, Джерри выбирал картинку и предлагал мне ее срисовать. Пока я рисовал, он не произносил ни слова. Ему было достаточно видеть, что я частично унаследовал его художественный талант.

По пути к газетному киоску он обычно спрашивал меня, какой комикс я бы хотел купить. Мне очень нравились комиксы про Судью Дредда, поэтому я всегда был готов к вопросу. Однако на этот раз Джерри шел молча, и его слова о том, что он должен мне «кое-что рассказать», надолго повисли в воздухе.

– Что, пап? Что? Что ты должен мне рассказать? – спрашивал я, шагая рядом, не в силах сдержать любопытство.

– Извини, сынок, я ошибся. Ты слишком мал, чтобы понять. Я расскажу тебе, когда ты подрастешь, – ответил он, неожиданно передумав.

Я был боксером, борцом – достаточно взрослым и сильным, чтобы справиться с любым выпадом.

– Ну же, пап! Что такое? Неужели ты не можешь рассказать сейчас? Пожалуйста! Пап, это нечестно!

Он покачал головой и опустил глаза.

– Нет, сынок, когда подрастешь.

Это прозвучало жестче и решительнее.