Думаю, одна из причин этого заключалась в том, что и мама, и отец выросли в военное время – они оба родились в 1939 году с разницей в несколько месяцев. Они прекрасно помнили продуктовые карточки и хотели дать своим детям все возможное. В их времена никто не садился на диеты – наверное, Дот просто считала, что мой детский жирок уйдет сам, когда я подрасту.

«Не стоит волноваться, он всего лишь ребенок и перерастет это», – в те годы я не раз слышал эту фразу, которая то и дело всплывала в разговорах родителей. Жаль, что в моем случае это не было правдой.

В свободное от школы время я изучал свой район. Меня завораживали личности и события, средоточием которых был Тернпайк-Хаус, а прогулка по парку Кинг-сквер или вокруг наших домов всегда оказывалась весьма познавательной. В те времена родители давали детям гораздо больше свободы, чем сейчас. Никто не переживал, что ребенок повстречает какого-нибудь незнакомца – обычно мы смеялись над их странностями, а не пугались их, ведь заслуживавших внимания персонажей вокруг было предостаточно.

Ранним вечером можно было встретить старую Нелли, которая вываливалась из паба, во весь голос распевая песни военных лет и хиты мюзик-холлов. Нелли была старой девой, которую не привлекали мужчины, зато привлекала выпивка. «Долог путь до Типперери, – орала она. – Долго нам идти…»

Внезапно ее пение прерывалось звоном битого стекла: это кто-нибудь из окрестных домов швырял в Нелли винные бутылки со своего балкона. «Эй, заглохни, а? Вот тебе!» – доносилось оттуда, а потом раздавался громкий БАЦ! Почему-то в бутылках всегда была разноцветная соль для ванн, а Нелли всегда каким-то чудом удавалось уклоняться от снарядов, не теряя мелодии.

– «До свидания, Пикадилли, прощай, Лестер-сквер…»

БАЦ!

– «Долог путь до Типперери…»

БАЦ!

– «Но сердце мое прямо ТАМ!»

БАЦ! БАЦ! БАЦ!

Другой выдающейся личностью был старый Джо Карран. Этот престарелый еврей рассказывал всем, что во время Второй мировой служил матросом и принимал участие в известной битве, но никогда не уточнял, в какой именно. Старый Джо рассекал по окрестностям на классном велосипеде, а иногда, обычно перед выборами, он катался по широкой Госуэлл-роуд с мегафоном в руке и каким-нибудь политическим плакатом и выкрикивал слоганы.

«Голосуйте за лейбористов!» – призывал он на этой неделе, а на следующей уже горланил: «Поддержите Национальный фронт!» или «Маргарет Тэтчер – в премьер-министры!».

Он любил порассуждать о событиях в стране. Помню, он болтал о беспорядках на карнавале в Ноттинг-Хилле, а затем перескакивал на отставку Гарольда Уилсона, словно все это было связано. Я не знал, насколько разумные вещи он говорил, но, судя по снисходительным взглядам взрослых, понимал, что, видимо, он нес какую-то ерунду.

Старый Джо занимался и другими удивительными вещами. Он рылся в мусорных баках, а затем в подробностях описывал, какие прекрасные вещи ему удалось там найти. Это могла быть пластинка Sex Pistols с царапиной, которую, по его мнению, можно замазать, или сломанный блендер, который он планировал разобрать на запчасти, чтобы починить полдюжины других штуковин.

Джо заводил одну собаку за другой и каждой из них восхищался. Одному богу известно, где он их доставал, – скорее всего, это были бродячие молодые дворняги, – но стоило им подрасти, как они надоедали Джо и он избавлялся от них, словно это был мусор, найденный в каком-нибудь баке. Он увозил собаку на автобусе или поезде в Уонстед на востоке Лондона, спускал там с поводка и сматывался. Не знаю, почему он выбрал именно Уонстед, – ведь до этого места было миль двадцать пять. Вероятно, Джо надеялся, что пес не сможет найти дорогу домой. Если же бедная собака каким-то образом все же добиралась обратно, Джо – по ходившим среди ребятни слухам – убивал ее. Ужас, конечно. Теперь я вспоминаю это с содроганием. Мне всегда нравились собаки, которые бегали по району, и история Джо Каррана вызывала во мне волну негодования. Просто в голове не укладывалось, как он мог творить такое, особенно учитывая, что все остальное время он казался безобидным старичком.

Мне очень нравилась черная овчарка по кличке Макс, легенда Излингтона. Не знаю, принадлежал ли этот пес кому-нибудь, но он постоянно бегал по нашему району, поднимался и спускался по лестницам и шастал по парку, преследуемый стайкой ребятишек. Он был бойким и очень красивым, но дружил с маленьким и лохматым коричнево-белым безродным псом по кличке Виски, который был далеко не так популярен. Никто не обращал на него внимания, а подростки еще и норовили пнуть как следует. Из-за этого он стал немного дерганым; мне было его жалко, поэтому я всегда старался его погладить, обнять и потрепать по голове, как я частенько делаю с Джорджем. Однажды Макс и Виски попали под несущиеся машины на дороге неподалеку от Олд-стрит, и я очень расстроился, когда узнал об этом. Мне ужасно нравилось бегать по окрестностям вместе с ними. Не знаю, пожалел меня Джерри или просто я никак не унимался, все твердя об этом, но вскоре у нас появилась маленькая черная дворняга-полукровка по кличке Задира.

Мне в то время было почти десять лет, и Задира почти сразу стал моей собакой, ведь именно я всегда был готов погулять с ним или поиграть дома. Вскоре я начал дрессировать Задиру и обучил его нескольким командам: сидеть, делать стойку и припадать к земле – самым азам, которые все же доставляли немало радости. Он вообще был очень забавным псом. Во-первых, ему вовсе не подходила его кличка – Задира не был грубияном. Тот, кто назвал его так, должно быть, сделал это в шутку. Он был милым маленьким псом, но стоило поднести кулак к его носу, как он скалился и рычал. Больше всего мне нравилось водить Задиру на прогулку. В выходные и во время каникул я вставал очень рано, быстро завтракал и все утро проводил вместе с Задирой, гуляя по Сити и по району Барбикан, который был выстроен как раз в те годы. Задира был симпатягой, и многие подходили к нам, трепали его по голове и отвешивали ему комплименты. Гуляя с Задирой, я не думал ни о чем, кроме того, куда пойти дальше. Насмешки в школе, переживания из-за лишнего веса, последние стычки с мамой и отцом просто вылетали у меня из головы. Мир принадлежал мне, а улицы Лондона были вымощены золотом – именно так я чувствовал себя, гуляя в детстве со своей собакой.

В детстве все было гораздо проще – и счастливее, если, конечно, не считать школы. Мы были бедны и жили в муниципальном многоквартирном доме, но, если светило солнце, не было на свете места лучше. Мне нравилось, когда около нашего дома разворачивали передвижную игровую площадку. Грузовик, в кабине которого сидели две толстухи, заезжал на газон Кингс-сквер, и ребятня из окрестных домов налетала на него, как саранча. Женщины опускали борта кузова, и показывались веревки и пластиковые штуковины, из-за которых машина напоминала огромный детский конструктор. Рядом с грузовиком раскладывали гигантский надувной матрас, на который можно было забраться только с разбега. Размерами он был с два двухэтажных автобуса, и требовалась недюжинная сноровка, чтобы вскарабкаться на него и удержаться на ногах, но, когда это получалось, можно было подпрыгивать чуть ли не до неба. К нам никогда не приезжали ярмарки, но мы не горевали – у нас был свой надувной замок.

Как только площадка была развернута, вдалеке раздавался звонок вагончика с мороженым. Когда он подъезжал ближе, дети спрыгивали с грузовика и бежали к мамам выпрашивать десять пенсов на эскимо. Другие ребята поднимали головы к окнам многоэтажек Тернпайк-Хаус и Президент-Хаус и кричали, чтобы привлечь внимание своих мам.

Я не был исключением. Однажды я попросил денег на мороженое у своего брата Дэвида, который загорал, развалившись на траве.