— Нет уж, взад пятками не повернем,- говорит Санча,- уговор был.- Петча и Гринча молчат.

— Как по льду шли-с палками надо итти, в обе руки взять, тогда удержит, если и прорвется.

— Нет,- наконец, прерывает молчание Петча.- Будем настил делать.

— А по-моему, и не так,- соображает Санча,- по одним жердям пройдем, будем стоять на них, а другие наперед продвигать будем, потом на тех будем стоять, а эти продвигать.

— Верно! По пятку довольно, десять штук надо! Айда, ребята, рубить жерди! Ум хорошо, а два лучше!

Снова ребята ошиблись в расчете. Пустынное море тайги встретило их щетинистыми волнами хребтов.

Вечереет. Словно грозовые тучи громоздятся горы. Заходящее солнце бросает тяжелые тени в долины, и они кажутся ущельями и бездонными пропастями.

— Заблудились,- тихо говорит Петча.

Это слово в первый раз произносится вслух. И почему-то сразу становится ясным безвыходность и страшная правда. Маленькими шажками, заплетаясь ногами, бредут ребята под огромными соснами. У Санчи за поясом болтаются рябчики, убитые на ручье. Но ни дичь, ни приключения не радуют уже. Гринча торопливо спешит за товарищами и считает себя погибшим. Несколько раз с утра он начинал плакать, но Санча пригрозил кулаком:

— Я тебе завою! Что собака, что хозяин! Та выла всю ночь, а этот-днем!

Торопливое солнце расплылось в ущелье, как блин, и вот-вот погаснет теплый дневной свет. Острые вершины расплавились в огне.

Ночевать под открытым небом уже жутко. Тайга кажется таинственной и злой.

— Огонь надо большой разводить нынче ночью,- говорит Петча,- тут всякий зверь может случиться. Ишь какая тайга!

Как сговорившись, к вечеру хребты сошлись в тесный круг, наерошились рваной и щипаной тайгой. Сухие лиственницы, возвышаясь над зеленой толпой, как зубья грабель, торчат там и сям. На крутой горе погас последний луч.

— Гляди, ребята, как листвень сухая будет, так ночевку надо делать, чтобы дрова были.

Вдруг Гринча указывает рукой вниз. Его лицо светлеет, будто он увидал родную деревню.

— Изба!

— Не ври, где?!

— Не изба, а зимовье!

Ребята бегут вниз. Ветхое зимовьишко видно давно-давно было стяпано охотниками на живую руку, заросло кустами и позеленело от мха. Но и это человеческое жилье кажется верхом счастья.

Ребята живо выкидывают лед из зимовья, набрасывают веток на сырой холодный пол и перед входом разводят костер.

Вид стен и кровли успокаивает. После ужина ребята растягиваются на мягких кедровых ветках, беседуют в первый раз за весь день.

— Ох, и зверя людно здесь, однако. Видать по лесу…- говорит Санча, в котором быстро просыпается охотник,- вот куда на промысел ходить.

— А может быть, и нет никого!

— А как ты, Петча, ухнул в зыбун-то!- вспоминает Гринча.

— Теперь все по разу были в бане,- говорит Петча,- Санча в реке, я в зыбуне, Гринча в болоте. Сравнялись.

— Да, сравнялись!- обижается Санча.- Если бы Гринчу туда, где я был, помер бы с одного страху, не Петча - ты бы тоже не вылез!

Петча солидно мирит товарищей:

— Одному без другого никому бы не видать света. Попади один в реку ли, в зыбун ли-все равно аминь! Недаром говорится: все за одного, один за всех. Двое попадут в беду, один останется, пока третий будет пропадать, какой-нибудь опять вылезет. Троих — трудов стоит взять.

Полкан, перешагнув порог, виляет хвостом, потом устраивается у ног Гринчи. Санча не может простить ему глухарей, кричит:

— Да што она, упадь, лезет в избу!

Собака нехотя выползает.

— Собаку взяли, лучше бы задавило ее, такую падлу!

— А кто ее брал? Сама привязалась!

— Ну, все-таки, говорит солидно Пегча,- какая ни какая собака, а все посторожит от зверя, скажет. Вот у Кривого какая собака, в субботу сто лет будет, а осенись - он сам рассказывал-ночевали вот так же как мы вчера на хребте, она и вякни. Раз, другой. Думали так себе. Потом как поднялась, поднялась! Шерсть торчком так и стоит, как на кошке, и все в кусты лает. С Кривым был Степаныч: «Дай,-говорит,-погляжу, что она там почуяла . Пошел. Кривой сидит, уголек в трубку положил, раскуривает. Как закричит Степаныч из кустов не своим голосом. Как хон рявкнет за ним следом.

— Кто?!

— «Он»-кто же больше? Ты в лесу не спрашивай, кто, не имей привычки,- дрогнувшим голосом вмешивается Санча.- Ну?

— Кривой тут и оробел. Туда-сюда, ружье потерял, забыл, куда положил. От огня темь, не видать ничего. А Степаныч все кричит, и «он» ревет. Выхватил Кривой головешку с огнем и туда. А они у листвени крутятся. Степаныч кружит, а «он» за ним и цапает лапами через деревину. Рукава все изодрал и руки повредил. Огнем только и взяли. Плевался-сказывает- через огонь. Долго не уходил.

После минутного молчания Санча спрашивает:

— А почему не стрелял Кривой?

Потому что нельзя было. Ловушки они делать ходили. На рябков ружья были заряжены.

А тятька сказывал,- начинает Гринча. не желая отстать,- «он» летом смирный. Они с почтой ехали, видали. Ягоду собирал в пригоршни и сосункам давал.

— Летом! Сейчас небось не лето. Встанет из берлоги голодный, ничего не растет, мерзлота везде, вода!

Ребята молчат. Расширенные глаза поглядывают на выход. Полкан уже опять забрался в избу и грустно сидит, освещенный прогорающим огнем костра.

Санча кричит на собаку:

— Мошка ее, что ли, жгет! Пошел отсюда!

Но Полкан, поджав лапу, прижимается к стенке и не хочет уходить. Глаза его, поблескивая от огня, трусливо бегают. Петча гонит собаку палкой, чтобы поглядеть, что будет. Он уже обратил внимание на ее странное поведение. Поджав хвост, поставив лапы на порог, она оглядывается то на палку, то, высунув морду, куда-то вверх на хребет.

— Да что за притча там такая?

Все поднимаются, переглядываются молча; Санча хватается за ружье.

— Жеребий надо,- шепчет он.

— Давай заряжать. Не иначе «он» ходит,- отвечает Петча.

Они достают из мешочка куски свинца и забивают в ружья.

— Тише надо сидеть.

— Через огонь не пойдет!

— Ему не загородишь огнем дорогу. Придет мокрый, отряхнется на костер и загасит.

На цыпочках ребята подкрадываются к выходу и слушают. За зимовьем притаившаяся тишина. Над хребтом, круто поднявшимся от самого зимовья, мерцают звезды.

Усталости как не бывало. Боясь выйти наружу, кидают ветки в огонь, и когда он ярко вспыхивает, Петча, выскочив за дверь, валит в костер приготовленные на ночь дрова.

Долгожданное солнце, медленно побеждая хребты, подбирает холодные тени к вершинам и, наконец, целым снопом оранжево-красных лучей врывается в дверь зимовья.

Ребята щурят глаза и, словно освобожденные пленники, выходят наружу. Полкан, все еще озираясь, выползает за ними, деловито разгребает золу и укладывается со вздохом.

Легкомысленный Санча мгновенно забывает все несчастия - он уже весел.

— Ах ты, псина, чтобы тебе чихнуть сто раз-зря перепугала.

— Вторая весна кобелю-не понимает ничего. Глупые они, эти вислоухие!

Петча молчит, достает сумку с хлебом, делит на две части краюху. Одна на сегодня, другая на завтра.

Когда всходило, солнце, он ясно представил себе положение восхода по отношению к деревне и реке. Даже удивился, как можно было заблудиться. Надо держаться левее солнца, и должна быть река. Но он совершенно не учитывает того обстоятельства, что река, сделав поворот, может уклониться в сторону, тем более теперь, когда они сделали трехдневный путь в совершенно обратном направлении. И снова впадая в ошибку, он говорит:

— Ну, ребята, давай по кусочку глотнем и в дорогу. На солнце будем держать, чуть Левее. Вон на ту гору, на высокую. Будем прямиком шагать, а то с обходами опять спутаемся. И как это мы маху дали!

— Через леса и горы! — поддерживает Санча.