— Мы проберемся через Красный Яр на Коврижный хребет,- говорит Петча, указывая рукой на синие горы, подковой огибающие огромный распадок,- по Коврижному на Кулёмный, а там на Брусничный, с него на речку Телячью. Завтра будем дома!

Он только издали знает эти хребты, но делает вид, что знает их, как свои пять пальцев.

В ярком утреннем блеске, приближенные прозрачным воздухом, дали обещают вполне возможный легкий и недолгий путь. Санча вскидывает решительно голову.

А сколько птицы разной, а то и сохатого убьем в хребтах!

Гринча шмыгает носом.

— Я боюсь. Давайте здесь подождем, пока вода уйдет…

— Вода уйдет-паводок придет. Две недели не просидишь здесь,- резонно отзывается Петча.

— На большинство голосов,- решает Санча и поднимает руку.- Я-за, Петча - тоже. Пошли!- Сделав лицо серьезным, он обращается к Петче:- Жеребья у меня есть, на всякий случай на тебе пару, можно прямо на дробь зарядить!

— Ладно…

Пока мальчики собираются, вода находит лазейки, бросается по низинам в озера и предательски окружает их со всех сторон.

Где еще утром Санча стрелял уток, озерки соединились в сплошное сверкающее море. Синеющий далекий лес у подножья хребта стоит по пояс в стальной воде. Приходится пробираться по покрытому льдинами берегу. Они прыгают по холодной изумрудной плотине, сквозь которую грохочущая река стремится широкими потоками в распадок.

По скользкому глинистому откосу Яра невозможно подниматься. Уклонившись по подножью, ребята, где по валежнику, где по кочкам, за полдня только попадают к хребту. По склону, поросшему сосняком, поднимаются в вершину. После неудобного тяжелого пути чащей и болотами, в просторном светлом бору хочется петь, кричать и стрелять. На сухой поляне, устланной коврами фиолетовых самсонок, первых цветов из-под снега, ребята падают на землю, лицом к теплому солнцу.

— Ничего не надо лучше, как охотничья жизнь!- восторгается Санча.

Тебе хорошо - ни матери, ни отца, у дяди живешь. А вот, как супонью надерут спину…- улыбаясь от приятной усталости, шутит Гринча.

— Ты, Гринча, вот что скажи, твой кобель на птицу будет лаять или не понимает по этой части? Он у тебя в роде охотничьего, водяного. Уши висячие, губастый. Нежная собака.

— Не знаю. Тятька купил зимусь, привез из города.

— Слыхал, как поп с попадьей на глухаря охотились? И нам с такой собакой придется в роде их!

— А ты расскажи, тогда буду знать!

— После обедни пошли поп с матушкой в поле гулять, глядь, глухарь поднялся на сосну, фунтов на пятнадцать. Жалко стало, что птица улетит, а ни собаки, ни ружья нету с собой.-Мать,-говорит поп,-ты садись на корачки, беги к дереву и лай тоненьким голоском, а я в деревню сбегаю, охотника с ружьем крикну. Пока туда-сюда, тот не идет, другой смеется, а попадья все брешет. Оглянется, нет батюшки с охотником и взлаивает. Тимофей дома был, взял ружье, идете батей.

Слышит лай, а понять не может. Да что за собака у тебя?-спрашивает у попа.-Напугался, говорит,-как увидал. Собака -не собака, что-то большое подсосной сидит. Убил Тимофей глухаря и спрашивает: да что же ты сам, батюшка, не лаял? Умаялась, поди, матушка без привычки? Да у меня,-говорит,- космы и борода большие, напугаешь- улетит. Кони иногда пугаются, не с птицей равнять.

— Это верно, глухарь не любит этого, — говорит Петча,- собаку и то не всякую допустит. Поди, пусти белую, не станет сидеть, сразу улетит!

— Ну, едем,-всегда первым вскакивает Петча,- довольно сказки рассказывать.

— Атаман наш, а мы партизаны,- говорит Гринча.

— Какие? Красные или белые?

— Известно, которые против…

— Эх ты! Тебе надо в белых…

— Не хочу в белых, хочу с вами!

— А если и мы белые?

— И я тоже!

— Чудак! Если против богатых буржуев, значит, красный партизан, а против бедных — белый.

— Я не богатый. Тятька землю пашет!

— А зачем торгует? Вот за это и ты буржуй.

До всего охотник и непоседа, Санча, вдруг прервав болтовню, замирает на месте; он слышит странный, незнакомый звук в тайге.

— Какая-то птица, не слыхал такой ни разу.

— Да куда ты, комуха!- кричит Петча,- это дятел!

— Нет, не дятел. Дятел долбит и кырчит, а этот по-иному!

— А я тебе говорю - дятел!

Из тайги доносится звук, не похожий ни на крик птицы, ни на голос зверя. Др-р-р-р… несется по лесу вибрирующий, дребезжащий звук. Ему в ответ такой же тоном ниже: др-р-р-р-р… Совсем близко звучит еще ниже: р-р-р… Санча устремляется вперед, бесшумно скользит в мягких черках меж стволов.

— Собаку подержите!

Вернувшись, он сообщает:

— Не думал, чтобы птица-дятел такая хитрая была. Сидит, проклятая, на сосновом тоненьком сучке, возле самого ствола и в кончик клювом-др-р-р, как на струне играет. Голоса своего нет, скликаться вот и придумала.

Начинается спуск с хребта. От реки казалось так просто пройти хребтами, сплошной неразрывной стеной огибающими долину, а тут вдруг неожиданный спуск.

— Куда же это?

— Спроси у него!

Чем ниже, тем гуще становился лес. Сплошная чаща преграждает путь. Вот повеяло влажным холодом. Ребята шагают под мохнатыми, лапчатыми пихтами. Не хочется ни говорить, ни оглядываться. Через несколько минут путники упираются в болото. В полуверсте за болотом, из чахлого березняка поднимается крутой хребет. Поблуждав в тщетных поисках обхода, решают итти вброд.

Скинув обувь, засучив штаны, во главе с Петчей, идут по холодной ледяной воде. Чем дальше, тем глубже; вода достигает колен.

Сосредоточенно разглядывая место, куда ступить ногой, ребята пробираются к середине. Взлетающие из зарослей утки пугают внезапным шумом крыльев и громким кряканьем.

— Ах, язви тебя в жилу! Даже вздрогнул,- говорит Петча.

— Полкан, узи! Лови их!- кричит Санча.

Но собака плетется за хозяином, не выказывая никакой охоты, бултыхаться в болоте. И только лишь, когда утки начинают срываться одна за другой, не выдерживает и начинает шарить. Поднявшаяся из-под куста матеруха падает возле самой морды, бьется в траве, как раненая.

— Утка подстреленная!- кричит Гринча.

— Пойди подбери ее,- смеется Санча,- на хвост соли насыпь!

— Собаку отводит, гнездо свила где-нибудь близко,- объясняет Петча.

Как только Полкан, вообразив подобно хозяину, что утку легко схватить, разинув пасть, пытается хапнуть добычу, она делает , ловкий взлет и снова барахтается в воде. Скоро глупая собака скрывается в чаще.

Полкан, нох! Полкан, нох!- кричит Гринча.

В ответ доносится протяжный визг разгоряченной погоней собаки. Зазевавшийся Гринча скользит с кочки и, растопорщив руки, стоит по пояс в воде, испуганно втягивая в себя воздух.

— Вылезай, тюлень неуклюжий, цепляйся за траву!

Перебравшись к хребту, ребята выжимают штаны и дружно для согрева взбираются на вершину. Им казалось, что с хребта откроется даль разлившейся реки, но их изумлению нет границ, когда вместо блестящего простора видят перед собой высокий хребет, покрытый тайгой.

Где же река?- спрашивают они друг у друга.

— За этим хребтом, наверное. Надо лезть на него, а то заблудимся, если уйдем от реки!

Примчавшийся Полкан со стороны хребта, на который они собираются взбираться, сбивает их с толку.

— Значит мы оттуда шли. Полкан по нашим следам бежал.

— Идемте по этому хребту! — решает Петча.

Доверившись собаке, они делают роковую ошибку. В погоне за уткой она обогнула подножье хребта и по слуху нашла ребят.

Полкан отряхивается и катается от радости по земле.

До вечера дети идут по хребту, который, то понижаясь, то вновь поднимаясь, уносит их на своей щетинистой спине все дальше от реки. Волны вечерних синеющих гор вздымаются вокруг, словно тучи. Дети молчат, подавленные мрачной красотой зари, полыхающей широким заревом. Сосны стоят, угрюмо затихнув, нахмурив темные брови, охраняя вход в тихую тень.

— Стой, паря,- говорит Петча,- ночевать здесь будем! Пока светло, надо за водой спуститься.