Как-то после уроков они с Нинкой брели по аллее, сминая опавшую листву. Солнце ярко сияло, превращая желтизну листвы в ослепительное золото. Был теплый день, словно осень хотела оставить о себе приятное воспоминание перед тягучими надоедливыми дождями.

– Тань, ты о чем мечтаешь? – спросила Нинка, не отрывая глаз от своих запыленных туфель.

– Не знаю… Денег хочу много… – ответила Таня и наклонилась, чтобы подобрать причудливо вырезанный кленовый лист. – Деньги – это свобода.

– Денег все хотят. Я о другом… Куда после школы-то?

– Не знаю… Уехать хочется. Обрыдло мне здесь. Мать все время по дому слоняется, курит, как паровоз, телик с Генкой до ночи смотрят, пивом вечно воняет… Последний ее мне совсем не нравится.

– Что, пристает?

– Ты с ума сошла! – возмутилась Таня, но ее сердце сжалось. Недавно, когда она занималась шейпингом, отчим вошел к ней в комнату. Она лежала на полу и делала упражнение для мышц живота: раз – ноги вверх, два – в стороны, три – свести, четыре – на пол. Когда на счет два она развела ноги, в образовавшееся пространство ворвалась Генкина ухмыляющаяся физиономия. Он грубо схватил ее за щиколотки и захохотал. Благо мать вовремя подоспела…

– Давай купим по мороженке, – прервала Танины грустные мысли подруга, кивая на лоток, где под тентовым зонтом скучала пенсионерка.

– Лучше дойдем до кафешки, посидим, может, последний теплый день, – ответила Таня, встряхивая головой, словно стирая неприятные воспоминания.

Пройдя квартал, они свернули за угол, сели на прохладные пластиковые кресла рядом с киоском. Подбежала официантка, они заказали по порции мороженого, Таня – с орехами, Нинка – с орехами и шоколадом.

–Люблю красивую жизнь, – сказала подруга, жмуря глаза то ли от солнца, то ли от удовольствия.

– Да красиво, – согласилась Таня, оглядываясь вокруг. Ветки рыжеющей рябины нависали над их головами. – Зима будет холодной, вон ягод сколько.

– Да я не о том… – перебила ее подруга. – Шоколад я люблю и вообще все сладкое.

– Я читала в журнале, что сладкое любят те, кому любви не хватает, – сказала Таня, провожая взглядом вспорхнувшую синицу.

–А тебе хватает? – удивилась Нинка, уставясь в креманку, где плавилось Танино мороженое.

– Нет, конечно, но я привыкла. У матери спрашивала, любит ли она меня. Ответила, что любит, а у самой тухлятина в глазах. Иногда мне кажется, что она вообще какой-то урод.

Таня вздохнула и медленно зачерпнула подтаявшее мороженое.

– Мать твоя с мужиком-то, с Генкой, расписанная? – продолжала расспрашивать Таню подруга, выскребывая остатки мороженого из своей креманки.

– Не-а… Пьянка-гулянка была, а белого платья с фатой не было, – съязвила Таня.

Нинка откинулась на сиденье, облизала губы.

–Ну и правильно, раз с ребенком, – сказала она уверенно. – А мужика-то своего она хоть любит?

– Говорю – урод она какой-то, – с раздражением выдавила из себя Таня. – Ничего я в них не пойму. Вместе живут, а радости нет.

Она отодвинула креманку с недоеденным мороженым и взглянула на подругу. У Нинки было круглое добродушное лицо с редкими веснушками на носу, по форме напоминающем картошку.

–И моя мать, значит, урод, – вздохнула Нинка, не отрывая взгляда от плавящегося мороженого. – Я доем? – спросила она, придвигая к себе Танину креманку.

– Как хочешь, – равнодушно сказала Таня.

Нинка быстро доела подтаявшее мороженое, облизала ложку и задумчиво сказала:

– Знаешь, я все о будущем думаю. Ведь последний год учимся, а потом…

– Суп с котом, – усмехнулась Таня.

– Или вустрицами, – серьезно добавила Нинка.

–Устрицами, – машинально поправила ее Таня.

– Не все ли равно. Ты куда после школы собираешься?

– Надо курсы какие-нибудь закончить, потом работать пойду. Может, поеду в Москву.

– Разгонять тоску. Че тебе тут не сидится? Тоже не деревня.

– Да я б никуда не ездила, только мать надоела.

– Суется везде? Как моя. Знаешь, она до сих пор орет, что с тобой дружу.

– А ты?

– Мне пофиг. Поорет – перестанет.

– А моя не орет, только в последнее время совсем волком смотрит, не пойму почему.

– Ревнует.

– К кому?

– Ко всему. Их-то время прошло, старушки. Твоей сколько?

– Тридцатка с копейкой.

– Бли-и-ин, – округлила и без того круглые глаза Нинка. – Молодая вроде. – Моей-то к полтиннику. Вот бы взамуж ее отдать за какого-нибудь старичка с дачкой. Я бы с тобой подалась. В Москву или лучше за границу. Там девушки без комплексов хорошо живут.

– Ты что, в проститутки собралась?.. – Таня от неожиданности даже рот открыла.

– Че ты так… сразу-то… – обиженно поджала губы Нинка. – Кино-то с Гиром смотрела? Вон там Джулия Робертс миллионщика отхватила. Я, конечно, не красотка, но и не обезьяна какая-нибудь.

Нинка достала из сумки розовую круглую пудреницу, заглянула в зеркальце, прошлась губкой по носу, щекам.

– Что скажешь? – спросила она, приподняв густую бровь.

Таня оценивающе посмотрела на подругу. Круглое лицо, неровная, с мелкими прыщиками кожа, широкие брови, обрисованным черным карандашом круглые глаза, губы «бантиком».

– Рот у тебя подкачал, – усмехнулась Таня.

– Что такое? – Нинка потрогала губы, нервно потянулась к пудренице.

– Шучу. Твой рот красивей будет, чем у многих, и волосы ничего. Сами вьются?

– Ага. Только я слишком толстая. Сейчас в моде тощие, все на них западают. И высокие. Чем выше, тем лучше. А я полтора метра всего.

– Маленькая собачка до старости щенок, – попыталась успокоить подругу Таня.

– Че мне старость. Я умру молодой.

Она произнесла это спокойно, без доли иронии.

– Зачем ты так? Зря такими словами бросаешься. Мне баба Софа говорила: «Воздух колотить – только чертей травить».

– Фигня, – отмахнулась Нинка. – Я взаправду не хочу старушенцией быть. Че в их жизни хорошего? Вот возьми мою мать. На заводе всю жизнь промантулила, после ночной – как полоумная. Ушла на пенсию в сорок пять, думала, на хорошие деньги, а получился – пшик, чтоб с голоду не сдохнуть. И че горбатилась, вредность вырабатывала? Сейчас у нее и печенка – ни к черту, и опять же щитовидка. Ходит в какой-то офис полы мыть, три часа в день – зарплата больше пенсии. Нет, такой жизни мне на фиг не надо. Я хочу… – Нинка на секунду прикрыла глаза. – Хочу быть любовницей богача… – Она подняла на Таню свои полные мечтательности глаза. – Недавно по телеку показывали про их жизнь. Все у них есть – мужики клевые, бабки; все что хотели – поимели.

– А они счастливы? – остановила ее Таня.

– Их проблемы, – отмахнулась Нинка. – Мне бы такую жизнь – я была бы самой счастливой из всех. Накупила бы всякой красоты – модных платьев там, шубу, туфельки…

– А если не сможешь? – остановила ее Таня.

– Чего? Купить красивые шмотки? Думаешь, у меня вкуса совсем нету?

– Я не об этом совсем… – Таня замялась. – Будет, допустим, у тебя красивая жизнь с платьями, туфлями, драгоценностями и прочим. Все будет, а все равно счастливой не будешь.

– Девчонки, еще что-нибудь закажете? – подошла к ним официантка.

– А давай по пивку, – предложила Нинка.

– Не хочу, – сморщила нос Таня.

– Тогда мне разливного кружку.

– А тебе? – спросила официантка, покосившись на Таню.

– Ничего, спасибо.

Официантка неободрительно черкнула в блокноте и отошла.

– Зря ты… Им тоже выручка нужна, – шепотом сказала Нинка.

– Выручу в следующий раз, – отшутилась Таня.

Пока Нинка пила свое пиво, Таня, откинувшись на спинку пластикового кресла, смотрела вверх, наблюдая, как рябиновые листья подрагивают от еле заметного ветерка. Сквозь прорези листьев проглядывало сияющая бирюза осеннего неба.

– Кстати, ты о каких курсах-то толковала? – вывела ее из задумчивости Нинка. Таня непонимающе, словно очнувшись ото сна, посмотрела на подругу.

– Рисовальные что ли? – не унималась Нинка.

Таня покачала головой.