Когда толпа людей, одетых в полосатые костюмы, вышла из тюремных ворот на площадь, все увидели необычайную картину. На огромном пространстве между двумя тюрьмами стояли сотни тачанок, в которые были впряжены упитанные и красивые кони. На всех тачанках стояли пулеметы, а у пулеметов сидели махновцы в кожаных куртках, поверх которых были наброшены дождевики. Каждую группу заключенных, вытлкнувшихся из тюремных ворот, махновцы встречали криками: "Да здравствует свобода, да здравствует анархия, долой казематы!" Каждому из освобожденных махновцы выдавали украинскую паляницу и колечко колбасы. Поговаривали, что Белокоз -- начальник тюрьмы, не успевший удрать, был сброшен с крыши.
Рядом с губернской тюрьмой находился спирто-водочный завод. Оттуда приходили подвыпившие махновцы, распевали залихватские песни, отплясывали гопака под гармошку и лезли лобызаться со всеми бывшими заключенными. Из арестантских рот были освобождены все уголовники, они почти все сразу же влились в махновские отряды.
На Садовой улице, примыкавшей к тюремной площади, продолжалась перестрелка. В махновцев стреляли с крыш и чердаков слащевские офицеры, не успевшие удрать через мост на Амур -- правобережный район Екатеринослава. Махновцы с белогвардейцами расправлялись беспощадно. Во время этой перестрелки самым глупым образом был убит Бродский, пытавшийся перебежать площадь, чтбы скорее добраться домой.
Очевидцы описываемых событий рассказывали мне о совершенно необычном и молниеносном захвате Екатеринослава армией Махно. Накануне в город въехало много повозок, высоко загруженных сеном. Оказывается, под сеном были спрятаны пулеметы и пулеметчики. Эт повозки рассредоточились по всему городу, поближе к местам размещения офицеров слащевской армии. По какому-то синалу в город со всех сторон на большой скорости с оглушающим гиком ринулись знаменитые махновские тачанки и кавалерийские отряды, и одновременно по всему городу заработали пулеметы, спрятанные под стогами сена.
Выйдя за ворота тюрьмы, я еще успел увидеть несколько мчавшихся тачанок и верховых, у которых в одной руке была сабля, в другой -маузер.Действительно, освобождение махновцами Екатеринослава от слащевской армии достойно войти в историю гражданской войны как очень значительная военная операция, спланированная и проведенная талантливыми людьми.
Очень жаль, что до сих пор нет объективного освещения событий тех лет. В литературе создан образ махновца, напоминающего бандита. Такое представление является либо отражением образа махновца в сознании испуганного мещанина, либо литератора, писавшего по специальному заказу советской власти или просто не представлявшего характера и мотивов широкого и мощного крестьянского восстания.
За воротами тюрьмы я с бльшим интересом продолжал присматриваться к хлопцам. Вдали, ближе к арестантским ротам, была слышна жалобная песня "не осенний мелкий дождичек...", ее пели несколько голосов. До меня долетели слова: Но тоска, друзья -- товарищи,
В грудь запала глубоко,
Дни веселия, дни радости
Отлетели далеко.
Мне стало грустно. Я отдавал себе отчет, что многие из этих отчаянных молодцов не вернутся в свои дома, не увидят своих матерей, жен и невест. Но вот прозвучали в другом месте бодрые голоса:
Полно, брат -- молодец!
Ты ведь не девица:
Пей, тоска пройдет!...
Младший Каретников, увидев, что я стою под дождем и не знаю, куда мне направиться, подошел ко мне и обнял своими сильными руками. Я заметил, что на глазах его блестели слезы. Он мне сказал, что на тюремнм дворе лежат расстрелянные, в том числе и два анархиста, сидевших с нами в камере. Каретников поднял руку и крикнул: - За каждого из них снимем 10 голов белых гадов. -- К нам подошла руппа рослых парней, это были односельчане Каретникова. У одного был кувшин со спиртом, он предложил нам выпить за свободу, за волю и счастье народа. Мы отказались от угощения. Каретников только сказал: - Спасибо нашему батько. -- Он спросил у меня, думаю ли я присоединиться к махновцам или вернусь к своим. Я сказал, что меня ждет мать, повидаю ее, а потом уж решу, что делать. Каретников понял меня и попросил своих односельчан отвезти меня на Философскую улицу к дому ?5, где проживал мой старший брат с семьей. В горде еще продолжалась перестрелка, женщины с детьми и старики бежали к мосту.В толпе мелькнула фигура женщины с ребенком на руках, похожая на Наташу Зарудную. Разве не романтично, что за меня боролась дворянка Наташа Зарудная, что меня, большевика, анархисты везут к моим родным? Разве не удивительно, что из тюрьмы, а возможно от расстрела, меня спасли "свирепые махновские бандиты", аархисты?Как все в жизни противоречиво. В тачанку мы сели втроем. Один махновец правил лошадьми, другой сидел у пулемета. Лошади неслись, возица покрикивал: - Эх вы разудалые, ласточки сизокрылые мои. -- Махновец, сидевший у пулемета, внимательно следил за чердаками и крышами, откуда нас могли обстрелять. У базарной площади тачанка повернула в сторону Философской улицы, остановились напротив входа в квартиру моего брата. Вся улица была запружена тачанками и махновской кавалерией. Ставни всех квартир в доме были наглухо закрыты.Сойдя с тачанки, я тихо постучал в дверь. Никакого ответа. Я снова постучал посильнее и сказал: - Откройте, это Гриша, меня освободили из тюрьмы. -Какое-то время за дверью было тихо, потом услышал шум, голоса, плач, внутренний засов был отодвинут, и дверь распахнулась. Я попал в объятия своей матери. Все мое лицо стало морым от слез, меня щупали, словно проверяя, я ли это. Мать начала целовать мои виски и вдруг вскрикнула, оказывается, они у меня стали седыми. Вот такой глубокий след оставила моя первая тюрьма. А шел мне только 20-ый год. На время мы забыли о моих спасителях, а те сидели в тачанке и улыбались, любовались семейной встречей. Думаю, что и они думали о своих семьях, от которых были оторваны революционной стихией. Как тут не вспомнить картину Репина "Не ждали".
Мой брат, его жена, сестры жены, мать и я упрашивали махновцев зайти в дом и отдохнуть в домашней обстановке от непрерывных бдений и скачек по лесным тропам и широкой степи Украины. Они поблагодарили за приглашение, но тказались войти в дом. Мы все стяли на лесенке и видели, как они умчались на своей тачанке в сторону Днепровского моста. В таие минуты меньше всего думаешь о политике, партии, движениях, мне было откровенно жаль расставаться с этими людьми, которых я, может быть, никогда не увижу. А они принесли мне свободу, а может быть, вернули мне и жизнь. Я мучительно думал, почему в жизни все спуталось, настолько спуталось, что мы часто не видим людей с их индивидуальностью из-за каких-то отвлеченных идеологических понятий и догматизма.
