А её, Аннет, виновно лепетавшую "Меня убить мало, как же это я не смотрела за ними?..", Мишель не только ни в чём не упрекнул, - нет, он сколь любяще, столь и непререкаемо сказал ей тогда: "Хватит. Тебе абсолютно не в чем каяться. Недоглядеть может любой. Ты замечательная мама, и я запрещаю тебе изводить себя".
И он появился тогда именно вовремя... опять-таки - и бесконечно, - слава Богу!..
Он всегда думал и думает о нас более, чем о ком бы то ни было, шептала себе Аннет, мчась в такси сквозь темень... Насколько отлынивал он от рутинных хозяйственных дел, настолько трепетно относился ко всему, что касалось лично сыновей и её. И если, например, надо было ехать куда-то хоть чуточку сложным маршрутом, не отпускал её ни с детьми, ни одну, - нет, он вёз их сам и, когда надо, часами ждал, ошиваясь где-то там в буфете при бензоколонке вместо того чтобы отдыхать дома...
И сейчас он, наверное, надеется встать и быть здоровым, как был всегда; и он ведь пишет, что "уже завтра" надеется "восстановиться" и быть в состоянии разговаривать по телефону - якобы из Канады, - со своей мамой, с Виктором, с Матье... и с сестрой, может быть... "Завтра"! Наверное, он имеет в виду - уже сегодня, то есть в ближайший вечер... Реально ли это? Доктора скажут... Он надеется... и я надеюсь... Да, он думал и думает о нас... но он не мог бы простить себе, если бы не попытался спасти... фарфоровую чашечку... или две чашечки...
Что я ему скажу, войдя туда, в послеоперационную, к нему, очнувшемуся? Я сначала поцелую его, а потом скажу - я тоже хочу быть твоей фарфоровой чашечкой!.. Да я же и была ею все годы... была, несмотря на ту трещинку, которую... но это я простила, это я прощаю ему... А фарфоровой чашечкой я стала для него ещё тогда, в самолёте, когда он, обмолвившись, назвал меня "Ноэми"...
Она увидела, что едет уже не по шоссе - мимо фонарей ночной улицы, по городу... И минуты через три водитель сказал: "Мадам, мы приехали". И назвал цену... Она отсчитала деньги... Теперь идти вдоль каменного бортика туда, где, кажется, главный вход... да, точно, шлагбаум, кареты "Скорой помощи"...
Ещё через несколько минут она выскочила из медленно разъехавшейся на третьем этаже лифтовой двери и, глянув на часы - четыре двадцать пять, - вбежала в тускловато освещённый коридорчик хирургического отделения... Вот пост дежурной медсестры... Сестра на месте - довольно молодая, но в чёрных волосах проседь; лицо её приветно оживилось, когда она увидела Аннет...
- Мадам Рамбо?..
- Да, я! Что с ним!?. - выпалила Аннет ещё почти на бегу...
- Уже на стадии зашивания, через полчаса, если всё, дай Бог, пойдёт так же, его перевезут в послеоперационную. - Да, подумала Аннет, тот же голос, это та же самая, что ответила по телефону... Сестра набрала на казённом телефоне чей-то номер... в трубке что-то послышалось... - Люси, там всё нормально?.. Минут двадцать пять?.. Да, приехала... - Положила трубку, сказала: - Мадам Рамбо, всё по плану, сядьте, отдохните... Хотите чаю или кофе?
- Спасибо... чуть позже, - Аннет чувствовала, что ей надо ещё немножко "оттаять" прежде чем она захочет, прежде чем ей сможет захотеться вобрать в свою плоть сладкие тёплые глотки... - А с доктором Бернуа можно?..
- Доктор Бернуа сейчас находится в детской реанимации, откуда будет в ближайшее время доставлена сюда маленькая девочка, Элиза. Секундочку, я ему позвоню... - Дежурная опять набрала череду цифр... - Доктор, здесь мадам Рамбо... да, да, понятно... - Повесила трубку, обратилась к Аннет: - Он вынужден сейчас быть там и наблюдать состояние ребёнка... ведь он сам будет делать трансплантацию, - пояснила она. - Через полчаса или даже чуть раньше он должен вернуться и тогда прежде всего будет говорить с вами...
- Тогда я выйду, наверное, минут на пятнадцать, - сказала Аннет. - Мне надо собраться с чувствами, понимаете... Потом, если можно, угостите чаем...
Она направилась обратно, к лифту - теперь она уже медленно брела... Механическим движением нажала кнопку, так же механически на квадратик, на котором высвечивались номера этажей... Она чувствовала себя "на излёте"... Интересно, если бы стрела, пущенная из лука неведомо куда, могла ожить, что ощущала бы она в те мгновения, когда вложенные в неё тетивою сила и скорость иссякают и уделом её становится вот этот самый излёт... и вот-вот можно будет уткнуться в грудь земли, прильнуть к её - всепрощающему ли, как знать, - лону...
Входной этаж... надо по коридору... а теперь свернуть налево; и дальше всё время прямо... Похожу в темноте у клумбы, решила она... Людей было мало, но впереди быстро шагали, держась за руки, - тоже, кажется, к выходу, - мужчина, у которого чем-то заклеена часть макушки и, кажется, обе руки забинтованы, и девочка лет десяти-одиннадцати, хрупкая, в фиолетовой кофточке, с длинными тёмно-русыми волосами... Аннет подумалось - наверное, после аварии лёгкие травмы... с дочкой куда-то ехал... промыли, забинтовали и выписали; они-то скоро будут дома - а Мишель... а я?.. Вот он оглянулся зачем-то... лица не рассмотришь, но взгляд вроде бы выражает сильную усталость... Больше он, однако, не оборачивался... Аннет всё так же медленно дошла до вестибюля, там тоже было малолюдно... впрочем, вот эти двое у кофемашинки... Уже выйдя наружу, она увидела через стекло, что мужчина махнул рукой - видимо, машинка неисправна, - и они тоже двинулись к выходу. Аннет уже отдалилась от круглых желтоватых фонарей над пандусом, уже стояла почти в темноте у газона с неяркими и невысокими цветами по краям, когда заметила - они вдвоём идут к ней... Да, именно к ней, иначе им незачем было бы сюда... Что они хотят?..
Когда они приблизились, Аннет отчасти успокоило его лицо. Оно не внушало опасений: невротического склада, но тонкое и располагающее... И у девочки нечто трогательно-уязвимое в глазах... И слова этого человека прозвучали смущённо-сбивчиво:
- Простите, пожалуйста, мадам... простите... но я обязан задать вам этот вопрос: не имеете ли вы некоего отношения... к донорству почки?..
Она была сначала ошеломлена этими словами - откуда он взялся, кто ему рассказал? - но тут же явилось озарение: да это же он спасал ту малышку... он и его жена, которая, видимо, сейчас около этой Элизы... а девочка - его дочь, которая согласилась - нет, сама предложила, - отдать почку... и если бы не Мишель, то она сейчас лежала бы там!.. Это они! Ну конечно, он же руки и голову поранил, наверное, о стёкла машины, потому и бинты! Да, это они!.. Но мучительна была ей сейчас встреча с этими людьми... зачем он подошёл?.. И она заставила себя, отстраняюще взглянув, спросить, насколько это ей удалось, твёрдо - даже жёстко, - и сухо:
- Кто вы? И почему вы подумали это?
Её тон - видно было, - смутил их обоих ещё более. Взгляд его почти беспомощно метался, когда он вновь заговорил:
- Мы... понимаете, мы, волею обстоятельств... - он запнулся, колыхнул кистью прядь волос, будто бы желая ободряюще встормошить самого себя, - произошедшее вчера вечером волею обстоятельств связало нас лично с этим ребёнком... с девочкой этой, которой будет производиться пересадка... Связало лично; и мне... потому я и подошёл к вам, - перебил он сам себя, отвечая на её невысказанный вопрос, - и мне надлежит пребывать в вечном долгу за всё, что делается во имя её спасения, и не на кого переложить бремя этого долга...
"Не на кого переложить..." эти слова напомнили Аннет что-то... да, конечно, так думает в "Сказании об Избавителе" Тетрарх, промолвивший своё "да будет так", посылая тем самым юных дочерей своих на стезю, грозящую гибелью... И стоящий перед нею человек, и его жена ещё, наверное, час назад думали, что не на кого переложить им жертвенное донорство, к которому готовилась эта хрупкая девочка... девочка, решившаяся на то, чтобы пойти стезёй Исцелительницы!.. Они же не знали, что кто-то перехватит у неё эту долю... Вот почему так крепко, точно боясь выпустить - упустить, - держит он её за руку... её, которая чудом - так он, наверное, думает, - не лежит сейчас на операционном столе... И он не знает, кому обязан этим чудом; кому они все трое обязаны... но он - это нравилось Аннет, - говоря о "пребывании в долгу", перешёл с "мы" на "я"... он, казалось ей, хочет возложить этот долг на одного себя - не на близких...