Но нет, фарфоровые чашечки не должны, не должны гибнуть, - даже если одна из них готова кровоточить, чтобы спасти другую... Я взрослый, сложившийся человек, боец... я не могу и теперь спрятаться... Но и я не погибну!.. - Мишель вдруг ожесточённо, резко вскинул голову и сильнее нажал на газ... Держите карман шире!.. Я через две недели встану и буду здоровее прежнего - Буссель же говорит, что с этим можно нормально жить...

И Мишель вдруг подумал - впрочем, не впервые, конечно, - о том, что среди причин, влекущих его спасать "фарфоровые чашечки", пребывает и всегда пребудет неизбывное чувство вины. Вины в том, что более двадцати назад выпущенные им и его товарищами снаряды не только уничтожили чудовищную "автобомбу", но вместе с ней погубили и невинных, и беззащитных, и маленьких... И даже то, что выхода не было, - не может и никогда не сможет избавить его от сознания этой вины...

Надо написать Аннет, подумалось ему затем... но это уже там, когда всё уже решится... Она поймёт! Она знает о Ноэми... А маме? Маме нельзя... Ей я напишу, что экстренная командировка... допустим, в Америку, на западное побережье... нет, лучше в Канаду... туда сутки лететь с пересадкой... напишу, что пакет телефонной связи не успел оформить, там на месте всё улажу, тогда и позвоню... Ребятам и Сюзан - то же самое... Господи, вот ведь Аннет говорила мне недавно - "боюсь, как бы тебя не сорвало с якоря и не унесло, не увлекло куда-то, во что-то опасное и бездонное"... Именно так, буквально так... И я ответил, что не хочу никуда уноситься... Но меня - уносит!.. Ибо иначе - нельзя, ибо, увлекаемый туда, куда я сейчас мчусь, я всё же остаюсь собой, а иначе - потерял бы себя... Да, так я ей напишу, она поймёт и примет это!..

Мишель вновь вспомнил тот случай десятилетней с лишним давности, когда он невольно заставил Аннет пережить это ощущение, почувствовать, что он чуть-чуть не был отнят у неё. Он приехал по работе в Париж, оставил машину у станции Порт д"Итали и решил добраться в центр на метро. И, когда он ждал поезда на пересадочном узле, то внезапно увидел... и услышал, как закричало в ужасе множество голосов, ибо мальчик лет шести - примерно ровесник его старшего сына, Виктора, - только что крутившийся около пожилой бабушки, опрометчиво приблизился к краю перрона... поскользнулся - и, не удержавшись, упал вниз, на рельсы!.. И, упав туда, он, наверное, хорошо понимал, ЧТО ему грозит, потому что его крик прозвучал так же отчаянно, как бабушкин... она металась у края, почти теряя сознание и рискуя рухнуть туда же... Мишелю вспоминалась женщина, довольно молодая, упавшая в обморок... а ещё несколько человек, отшатнувшись, спрятали исказившиеся лица... Вот тогда он, движимый всё тем же "иначе нельзя", сознавая, что грохочущий поезд примчится минуты через полторы-две, а то и быстрее, но оттолкнув... а может быть, не "но", а именно потому-то и оттолкнув от трепетавшего сердца страх, - соскочил туда, к ребёнку, теряющему сознание от беспредельного ужаса, схватил его и быстро "швырнул" - не до нежностей было, - вверх, на перрон... Затем же - затем он сумел, дотянувшись до кромки, вцепиться обеими руками в торчавшую, на его счастье, наклонно - полузубцом, - неисправную плитку... И она послужила ему верой и правдой: он рванулся... нет, в обычных обстоятельствах ему не хватило бы сил на это, но тут, уже улавливая периферическим зрением оскалившийся огнями поезд, он последним, сверхчеловеческим усилием всё-таки сумел подтянуться, выкарабкаться!.. И, лежавшего бессильно, ничком сантиметрах в двадцати от прибывшего состава, его оттащили подальше какие-то парни. Через полминуты он пришёл в себя, тяжело поднялся. Мальчику и бабушке, которая, прижимая его, билась в истерике, оказывали помощь... Мишеля окружила толпа; он сказал дрожащим голосом, но уже достаточно связно - "Дайте мне, ради Бога, отдышаться, посидеть..." Люди расступились, и ему удалось, нырнув за спины спустившихся только что на эскалаторе, удрать - он юркнул в подъехавший поезд, шедший во встречном направлении, и лишь тогда начал продумывать случившееся... И именно тогда остро, да ещё и минут на шесть - обычно это проходило быстрее, - свело ногу. Он не испугался, он знал, что пройдёт, и стал - хорошо, что сидел, мест было достаточно, - привычными движениями массировать над коленом; решил ехать, пока не рассосётся, и пришлось ему вот так домчать почти до конечной - когда отпустит, думал он, выйду и пересяду... Но, растирая себе ногу, он с ужасом осознал, на сколь тончайшем волоске была только что подвешена его жизнь... Ведь если бы схватило несколько минут назад, в шахте, - то всё!.. То никакими силами было бы не выбраться... Но нога - умница, не подвела!..

Тогда, добравшись до нужной станции, Мишель сначала, прежде чем идти по делу, взял в ларьке здоровенную и крепчайшую сигару, потом зашёл в небольшой ресторанчик и попросил бутылку столь же крепкого "каберне совиньон" - конечно, потом опять за руль, но, в конце концов, часа два ещё до этого, так что ладно... Дело у него было несложное, напряжения ума и воли не требовавшее: всего лишь взять у художника и графика, иногда принимавшего заказы от его редакции, пачку проиллюстрированных текстов - и заплатить казённым чеком. По таким делам все время от времени ездили, он - относительно часто, именно ввиду гибкости расписания... И вот он сидел, долго сидел с бутылкой вина и сигарой и не столько думал, сколько эмоционально пропускал случившееся сквозь свою душу... одно сито, потом другое... Да, на тончайшем волоске висела жизнь... а если бы не было плитки, за которую я ухватился? А если бы дёрнуло током там, внизу... ведь там же этот, особо опасный "контактный рельс"?.. Значит, Бог спас? Велел прыгнуть туда, отключил страх - и вслед за этим спас, не дал погибнуть... сил мне добавил, и ноге не дал затечь, когда я наверх рванулся... Благодарю Тебя, добрый Боже, от всей души, горячо и искренне... я молитв не знаю, но прими это благодарение, ведь очень многие именно так, беспорядочно - что промолвится, то и хорошо, - обращаются к Тебе в страхе или в восторге... Аннет знает молитвы, но ни она и никто иной из близких не должны знать об этом...

Но Бог, спасший, вызволивший мальчика его руками из смертоносной шахты, а затем давший и самому ему, Мишелю, тот самый спасительный зубец и силы подтянуться наверх, - этого последнего пожелания не исполнил. Аннет узнала. В тот же день, уже дома, Рамбо хватился своего журналистского удостоверения, стал искать и не нашёл... Не найдя - махнул рукой: наверное, выпало из кармана на рельсы, когда прыгнул... пропало - ерунда, восстановить не так уж хлопотно, это не паспорт... Но ещё через двое суток пропажу вернул младший сержант полиции - привёз прямо домой, часов в семь вечера, когда они вдвоём с Аннет ужинали; и хорошо ещё, что Виктор и Матье - правда, маленькие тогда, - были в тот вечер у дедушки с бабушкой, у его родителей... И Мишель не успел сделать ему знак, чтобы помалкивал о подробностях утери возвращаемого документа. Полицейский сказал прямо при жене: "Когда вы спасли ребёнка, упавшего на рельсы метро, и успели сами выскочить, то поспешили смыться куда-то и не заметили, что у вас вытряхнулась эта карточка..."

Спасибо ещё хоть на том, подумал тогда Мишель, что у сотрудников полиции, первыми обнаруживших это его удостоверение - или получивших от кого-то, кто поднял, - хватило ума и такта не сообщать его имя родителям спасённого им мальчика и той метавшейся на краю перрона бабушке; а то потоки благодарных слёз довели бы его до ручки... Должно быть, поняли - если человек так быстро улетучился, значит, не желает становиться ни под какие прожектора... Сам он, правда, знал - из мелькнувшей газетной заметки о неизвестном спасителе, - что тот мальчуган, оказывается, его тёзка. Маленький шестилетний Мишель, в чём-то повторивший его собственную жизненную стезю, - ибо и сам он когда-то, в том же самом возрасте или чуть помладше, был спасён от гибели, спасён солдатами, чьих имён тоже не знал... Солдатами, не успевшими, увы, спасти Ноэми и её семью...