- Нет, разумеется, - сказала Натали. - Воздевшая персты женщина - одна из руководительниц религиозной смуты, что была двумя веками раньше.

- А откуда вы это всё так хорошо знаете? - удивилась Луиза.

- Много читала и слышала в семье. У меня дедушка и бабушка с маминой стороны - родом оттуда. Познакомились-то они, правда, уже в эмиграции. Я полукровка - вот и интересовалась истоками...

- И имя ваше, наверное, тоже связано?..

- Да, конечно, меня назвали в честь одной из моих прабабушек.

Луиза уже нисколько не опасалась этой по-дружески говорившей с ней женщины. Но Симоне открыла ей - по её просьбе, - историю "Клэр". И трудно было удержаться и не спросить...

- Натали, - молвила она с некоей доверчивой решительностью, - то, что вы мне рассказали, - очень трагично. Я не стану притворно изображать жалость к этой "Клэр" и к пенсионеру, запуганному шантажом... Не мне жалеть их, зная, кому они готовили... - она не осмелилась произнести подразумеваемое слово... - Но если честно... вы ведь слышали тогда, мы с Андре не скрыли от вас, что радовались произошедшему, предполагая... правильно предполагая, что для нас их гибель спасительна... Так вот, вы, наверное, считали, что мы - испытавшие и выразившие эту радость, - обязаны знать рассказанное вами сейчас?..

Натали Симоне поставила чашку кофе на блюдце, как будто побоявшись нечаянно пролить... казалось, она удивлена, что Луиза не уходит от "опасного" разговора, а, напротив - вплотную подступает к нему. Поколебавшись несколько секунд, она заговорила - медленно, подыскивая слова... но сидевшая перед нею женщина была не из тех, кто перебивает...

- Я, пожалуй, переступлю предел того, что предположительно позволил мне комиссар Менар, - мы с ним это, правда, не обсуждали... Луиза, вы безусловно понимаете - я посвящена в то, что он думает и что высказал, встретившись месяц с лишним назад с вашим мужем. И согласна с его трактовкой произошедшего. И более чем согласна, - она приложила ладонь к щеке, обдумывая следующую фразу, - более чем согласна с его решением не совлекать покров с этой тайны, а разделить её с вами. Но... разрешая мне рассказать вам то, о чём вы спросили, он объяснил это тем, что не хочет вас, образно выражаясь, "щадить"... иными словами, давать вам, скажем так, дешёвую и лживую "пощаду"... И мы предвидели, что вы сами не захотите её... что вы спросите... И я, получается, добавила тяжести к вашей ноше. Да к тому же вам ещё предстоит решать - рассказывать ли ЕМУ... Но вы и он - заслужили того, чтобы знать это. Заслужили как дар и кару - так мне подумалось, когда комиссар попросил меня съездить к вам и, если спросите, - ответить...

"Мы заслужили того, чтобы знать... мы, вкусившие ещё один плод с древа познания... А надо ли было сейчас столь откровенно высказываться?.. Нет, надо... нам не нужна дешёвая и лживая пощада, а ей - возвестительнице, - не менее дешёвый и лживый лицемерно-елейный отклик на возвещённое ею..."

Натали мягко добавила:

- Милая Луиза... опять же, вы понимаете - я высказала вам всё это не для того, чтобы, "уловив в сети смятения", попытаться поймать вас если не на прямом, то на косвенном "полупризнании". Оно не нужно. И следствие по этому делу теперь уже не было бы возможно даже теоретически - регистрация телефонных контактов "Клэр" стёрта, и мобильный телефон вашего мужа, содержавший учёт тех звонков и её SMS, уничтожен... Я сказала то, что сказала, - только для вас... и для него, для вас обоих.

Луиза достала ещё одну сигарету.

- Я много курю сейчас... надеюсь, что временно... Натали, мне очень... очень не хочется, чтобы у вас и у ваших сотрудников в связи с этой историей, которую я от вас узнала, и с тем, что вы думаете... об Андре... о нас... мелькал образ чего-то вроде "падающего - толкни"... - она прикурила, придвинула собеседнице вазочку с конфетами. Симоне, аккуратно извлекая шоколадный кругляш из обёртки с Моцартом, обдумывала услышанное...

- "Падающего - толкни"? Выражение я слышала, но откуда это?..

- Я тоже не знаю, - сказала Луиза. - Встретилось в одном романе... сноски нет, но, видимо, цитата откуда-то...

- Вкусно очень, - Натали зачерпнула ложку с верхом сгущённого молока, чтобы добавить в растворимый кофе - она налила себе ещё чашку... - я тоже люблю пить со сгущёнкой... даже странно, что большинство предпочитает обычное молоко... "Падающего - толкни", - ещё раз повторила она... - Нет, Луиза, ничто подобное никому из нас не пришло на ум. И потом, если "падающий" увлекает тебя за собой в бездну, то... помните - Атос, убивший Мордаунта ножом, когда тот пытался утопить его, опрокинув в море?..

- Помню, - оживлённо отозвалась Луиза, - и у Гюго есть такая ранняя, наивная повесть, там злобный карлик хотел утянуть героя в пропасть, но тот рванулся и сумел спастись, и шут полетел на острые камни один... Но в обоих случаях там эти погибающие платят злом за милосердие... за опрометчивое милосердие...

- Опрометчивое и едва ли правдоподобное. И, понимаете... формулы отношения к подобным действиям нет и не будет. - Натали примолкла на несколько секунд, рассматривая узоры на серебряной ложечке и как будто бы взвешивая, сказать ли что-то ещё... Потом решилась. - Знаете... возвращаясь к тем самым моим истокам, - вот что дедушка с маминой стороны однажды рассказал... Он хорошо помнил, ему лет десять уже было... Его мама - та, в чью память меня и назвали, - ехала с ним и двумя младшими дочками в поезде на юг... откуда они потом и уплыли одним из "эмигрантских" рейсов... И была у них где-то вынужденная остановка между станциями; что-то в паровозном механизме отказало, машинист с помощниками лихорадочно устранял неисправность, а тем временем вблизи собралась довольно большая... то ли толпа, то ли банда... там, понимаете, бродили бездомные из разорённых войной сёл, и они подчас - от голода и безысходности, - собирались в шайки и грабили проезжавших. И не только грабили - бывали убийства, и... разное случалось... А тут - поезд стоящий, и множество пассажиров, в основном - люди гражданские, не способные защититься... женщины с детьми... Начали ломиться в вагоны - кольями, камнями... у некоторых ножи на поясах были... И - никто не знает, чем бы это закончилось, если бы не ехал этим поездом один бывший офицер, у которого было два пистолета... или револьвера... Он начал стрелять - то ли сперва поверх голов, то ли сразу на поражение; они, не ожидавшие ничего подобного, стали разбегаться... И он крикнул им, что убьёт любого, кто приблизится на расстояние выстрела, - и это подействовало... Тем временем паровоз привели в порядок, и состав двинулся...

- И были убитые? - спросила Луиза.

- Были, - кивнула Натали, - и дедушка помнил, что в том числе упали замертво двое-трое подростков... Ведь к таким шайкам иногда и дети прибивались, которым деваться было некуда... Вот так... И, насколько ему припоминалось, потом, уже будучи избавлены от опасности, живые и невредимые, подъезжая уже, кажется, к пункту назначения, некоторые - за глаза, конечно, - называли то, что этот человек сделал, "зверством". Убил голодных, осиротевших, отчаявшихся... Некоторые так говорили, хотя и не все. При том, что ни один из них не знал, что было бы, вломись тогда эта стая - с кольями, с ножами, - внутрь поезда...

- Живые и невредимые, - произнесла Луиза, - и благодаря этому имевшие возможность высказываться. Кому-то - рассуждать и осуждать; а этот... офицер или кто бы он ни был... он один решился что-то сделать, и защитил всех... и ему одному - крест памяти о содеянном... Не тем, кто бездействовал, - ему, совершившему...

"И была ли рядом с ним женщина - охранительница его души?.." Её охватило "благодарное" - она мысленно как бы ощутила страх пассажиров того поезда, - сочувствие к этому человеку, жившему без малого сто лет назад в иной стране... И ещё - чувство душевной близости к сидевшей напротив женщине. Она видела, что Симоне колебалась - посвятить ли её в семейное воспоминание, - но, значит, очень хотела "поддержать"...