Наверное, хорошо поохотившись среди зеленых водорослей, она перестала искать добычу, зашла по самое брюшко в воду и принялась купаться. Какая забавная! Мороз пощипывает уши, по берегам белые наледи, а она принимает ванну, прихорашивается, поправляет перышки! Потом вышла на бережок, почистилась, клювом навела порядок на своем сереньком костюме, потрясла вздернутым кверху, как у настоящей курицы, хвостиком, сладко-сладко потянулась, расправила крыло и вдруг стала другой, тонкой, длинной, как палочка. И помчалась вдоль берега мимо мостков по чистому месту на другой заливчик проточки. Видимо, это открытое место считалось опасным, и полагалось на нем не задерживаться ни на секунду и бежать по нему изо всех сил, как можно быстрее.
В заливчике курочка снова успокоилась, распушилась и опять пошла мыть и полоскать водоросли, вытряхивать из них всяческую мелкую живность.
— Знаю я эту курочку, — сказал егерь. — Все курочки, как курочки, осторожные, чуткие, а она — курочка-дурочка, не боится человека. То ли привыкла, что мы через мостки ходим, то ли от роду такая. Вот приедут из города охотники, достанется ей. Им-то что, лишь бы было в кого пальнуть. Попугать ее, что ли?
— Попугайте, пожалуйста, курочку-дурочку, — попросил я, — уж пусть она лучше найдет другой участок, да останется живою!
Вскоре я стал невольным свидетелем небольшого события уже среди домашних кур. Из домика возле егерского поста я слышу: что-то произошло возле арыка. Из зарослей бурьяна несутся громкие крики кур. Из окна никак не разглядеть, что там такое. Надо выйти, узнать, в чем дело.
Рябая курица с ожесточением на кого-то набрасывается, клюет. Другие куры, подбегая, тоже отвешивают удары и отскакивают в сторону. Поодаль бегает петух и, шаркая ногами о землю, громче всех кричит.
Я подхожу ближе. Куры расступаются, уходят. На земле лежит растерзанная степная гадюка. Голова ее расклевана, из многочисленных ран на теле сочится кровь. Тонкий хвост змеи нервно вздрагивает и замирает.
Вот так куры!
— Это уже не первую гадюку куры приканчивают, — рассказывает не без гордости жена егеря. — Защищают наш участок! Убьют, а сами не едят. Брезгуют. И рябая курица самая первая зачинщица. Нам без кур здесь никак жить нельзя. Когда приехали два года назад, столько было слепня, скотине деваться было некуда. Куры до слепня очень охочи. Так и вертятся возле коровы да лошади. И всех поклевали. Не стало слепня. Скоро и гадюк не станет.
— Мила! — спохватившись, кричит женщина своей маленькой дочери. — Ты почему туда пошла? Сколько раз говорила! Ходи только с курами, не то укусит гадюка!
Разговор сплюшек
Весной, едва только на лес урочища Бартугай опускаются сумерки, начинают перекликаться крошечные совки-сплюшки. Мелодичным и немного монотонным, но звонким голоском они поют свою несложную песенку, под которую легко подходит слово «Сплю, сплю!».
За эту песню и назвали совок сплюшками.
Сплюшки — крошечные совы. Они заселяют южные районы нашей страны, живут в лиственниках и смешанных лесах, в Средней Азии обитают в горах.
Под милую перекличку совок мне хорошо спится. Сами же совки бодрствуют, всю ночь напролет распевают песни, ловят жуков, бабочек.
Иногда мне удавалось увидеть, как они собираются вместе и, усевшись на голом суку высокого дерева, крутят во все стороны головками с большими желтыми глазами. Что означают такие сборища — непонятно.
Я давно собирался записать на магнитофон милую перекличку сплюшек, но все как-то не представлялось возможности. Теперь решился, дождался сумерек, повесил на плечо тяжелый магнитофон, в руки взял палочку, на ее конец насадил микрофон и отправился в лес.
Сплюшки распевали со всех сторон.
— Сплю, сплю! — кричала одна.
— Сплю, сплю! — отвечала ей другая.
Но едва только я приближался к какой-нибудь из распевающих совок, как она замолкала и упрямо не желала подавать голоса. Когда у меня истощалось терпение, и я, оставив молчальницу, подкрадывался к другой совке в надежде, что она не окажется такой пугливой, то и та тоже прекращала петь. Зато предыдущая совушка, возле которой я попусту провел долгие томительные минуты ожидания, снова заводила свою песенку.
Так и мотался я в темноте по лесу через заросли без толку от одной птицы к другой.
Песни совок мне не удалось хорошо записать. Но затраченных усилий я не пожалел, так как отгадал очень интересный секрет их разговора. Каждая сплюшка, оказывается, владела определенной территорией, на которой и распевала свои несложные песенки, и весь лес был поделен между совками. А догадался я об этом так. Каждая совка старательно выводила мотив песенки обязательно ниже или выше тоном своих соседок, с которыми происходила перекличка, и, таким образом, обладала своим особенным звуковым паспортом. Для такого музыкального состязания надо иметь отличный слух!
Говорят, только кукушки наделены слухом, поскольку две ноты их песни абсолютно точны. Сплюшки, я думаю, во много раз превосходят их. Так и повелось:
— Сплю! — поет одна.
— Сплю! — отвечает ей тоном выше или ниже другая.
И так всю ночь напролет.
И возле нашей избушки тоже всю ночь мелодично и ласково кричала-пела сплюшка. Долго не мог заснуть, слушая переговоры маленьких совок.
Все же рано утром, несмотря на вечерние неудачи, я, взяв магнитофон, пошел в ту сторону, где пела сплюшка, и вспугнул ее. Она села высоко на дерево, посмотрела на меня круглыми кошачьими глазами, подняла ушки, потом успокоилась, опустила их, решив, что я не представляю для нее ни опасности, ни интереса.
Я свистел, кашлял, цокал языком, хрустел ветками, но сплюшка ни на что не обращала внимания. Она была очень занята другим, внимательно слушала звуки родного леса.
Звуков всюду было много. Цокнул фазан, и совка повернула в его сторону голову. Пробежал тихо заяц — внимательно проводила его глазами. Взлетел голубь, сильно хлопая крыльями, — и туда повернулась головка с желтыми кошачьими глазами. Тревожно закричали галки — вытянулась вся, как палочка, и застыла, вслушиваясь в крики птиц.
И так все время. Все нужно знать крошечной совке, все, что происходит в лесу, ее интересует. И, наверное, знает она очень многое по звукам, гораздо больше нас, людей.
Вот и слушает…
Худо тут!
У заброшенных на лето зимовок скота, возле аулов и одиноких домиков в степи и пустыне часто можно увидеть озабоченно бегающих по земле птиц в нарядном и пестром одеянии с длинным клювом и большим хохолком. Они ковыряются в навозе, выискивая в нем различных насекомых, копаются в земле и унылым тихим голосом безумолчно твердят:
— Худо тут, худо тут!
К началу лета где-нибудь в дупле корежистой караганы или тополя, а то и под соломенной крышей или в груде камней удоды оказываются владельцами многочисленного и прожорливого семейства. Горластые птенцы безумолчно пищат, требуя пищи. Если подойти к их гнезду, родители без признаков беспокойства отлетят в сторону. Но лучше не приближаться к нему. От гнезда несет неприятным запахом, и не всякий сможет его вынести. Раскаиваясь за свое любопытство, поспешно отступая от гнезда, обязательно услышишь приговаривание удодов:
— Худо тут, худо тут!
Раньше в нашем дачном домике удоды устроили гнездо в подполье, проникнув туда через отдушину в фундаменте. Но осенью прошлого года, после того, как гнездо было покинуто, фундамент зацементировали снаружи, отдушина, через которую проникали под дом птицы, изменила свой внешний вид, да, кроме того, еще вблизи нее посадили кустик урюка.
Весной я с нетерпением ждал удодов, беспокоился, заселят ли они старое место.
Однажды раздалось громкое шипение, а потом послышался знакомый и мелодичный возглас: «Худо тут!». На коньке крыши, кокетливо расправляя свой головной наряд «индейца», сидел удод. Почистил длинный клюв, попел свою несложную песенку и улетел. Кто он, наш или чужой?
