Захотелось побывать у полоски тростников на противоположном берегу Сорбулака. По целине направляюсь туда на «газике», раскачиваясь на ложбинах. Вот, наконец, проселочная дорога. Полоска тростничков отсюда недалеко, до нее каких-нибудь двести-триста метров. Она тянется вдоль родничка. По нему и дано название этому своеобразному уголку пустыни: ручеек по-казахски «булак», солончаковая впадина — «сор». В бинокль я вижу за тростничками обширное поле черной грязи, едва освободившееся от воды, и на нем — множество птиц. Стоят серые журавли, повернули в мою сторону головы. Торчат головки каких-то уток. Их там много, будто весь сор в столбиках.

Поспешно вытаскиваю фоторужье и медленно приближаюсь к этому царству пернатых. Птицы застыли, насторожились. Нет у них доверия к человеку, и мне не удается подойти на верный фотовыстрел. В воздух поднимается стая журавлей и, слегка покружившись, усаживается у того берега Сорбулака, который я недавно покинул. Потом взлетает табун гусей, выстраивается прямой линией и тянется к далекому горизонту. В табуне около сотни птиц! За гусями взлетает стайка уток и с громкими воплями уносится в сторону. Сверкая черно-белыми крыльями, поднимаются крупные утки-пеганки. Последней покидает место птичьего сборища стайка шустрых чирков.

Мне очень жаль потревоженных птиц и в то же время радостно, что вот здесь нашли приют они и никто не тревожит их покой. Идеи охраны природы постепенно проникают в сознание людей, а слово «браконьер» становится бранным.

Но откуда сейчас, в середине июня, в разгар гнездового периода, когда птицы давно уже живут только парами, занятые заботами о потомстве, могли оказаться на озере стаи журавлей, гусей и уток? Кто они — холостяки, отказавшиеся от семейных забот ради того, чтобы не увеличивать численность своего рода (на земле стало так мало свободных и диких уголков природы, не используемых человеком), или, быть может, молодежь, которой полагалось еще год похолостячничать, набраться птичьей мудрости, подготовиться к исполнению родительских обязанностей.

Потом брожу вдоль ручья, натыкаюсь на колонию барсучьих нор. Ночной и домовитый житель сейчас мирно спит в тишине своих просторных подземных апартаментов, и нет ему никакого дела до жаркого солнца, повисшего над заснувшим Сорбулаком. Нахожу небольшую кучку из сухой земли вблизи зарослей тростника, усаживаюсь на нее, вынимаю тетрадь и принимаюсь за записи. Вскоре я забылся, строчки одна за другой ложатся на бумагу, и настолько отключаюсь от всего окружающего, что до сознания не сразу доходит странный и очень знакомый звук: из тростников раздается негромкое хрюканье диких свиней. Кто бы мог подумать, что таким крупным зверям пришлось здесь на весь день укрыться!

Бедные животные! Побродив ночью по голой пустыне, они нашли это единственное дневное убежище, небольшой клочок тростниковых зарослей среди заболоченного ручейка в жидкой и пахнущей сероводородом грязи.

Мне совестно, что я потревожил дневной покой кабанов. Пришлось поспешить к машине и переехать в другое место.

Нелегко вести мотоцикл по дороге, усеянной камнями, особенно когда так хочется получше рассмотреть незнакомую местность. День на исходе, и пора искать место для ночлега. А вокруг — слегка всхолмленное плато, слева — обрывы, справа — высокие каменистые горы.

Несколько лет подряд весенние дожди обходили горы Богуты стороной, растительность на них зачахла, выгорела, и сейчас здесь царит гнетущее запустение, на голой земле, покрытой щебнем, видны жалкие пеньки от солянок и полыней. Горы и плато будто застыли, насупились в долгом молчании и ожидании лучших времен. Все живое покинуло эти места. Лишь кое-где торчат столбиками неприхотливые песчанки, провожая меня мелодичными посвистами.

В каменистых горках показалась яркая полоска зеленой травы и одинокое дерево среди нее, и, хотя далековато от дороги, лучшего места для ночлега, пожалуй, не найти. Мотоцикл, подскакивая на камнях, старательно ползет кверху, и с каждой минутой все шире и дальше поднимаются синие горизонты.

Не беда, что крохотный ручей под одинокой ивой давно пересох и от него осталась лишь жалкая лужица. Зато здесь хорошо, отсюда как на ладони видны далекие Чулакские горы, перевал Алтын-Эмель, едва заметные снежные вершины Джунгарского Алатау, ниже их Калканы, как туши гигантских черепах, и между ними знаменитая Поющая гора. Правее за пыльной дымкой чернеют мрачные горы Катутау. Кое-где узкими блестящими полосками проглядывает река Или. В бинокль интересно разглядывать знакомые и столько раз объезженные места. За короткое время проносится столько отрадных воспоминаний о прошлых путешествиях.

У края плато гор Богуты возле скалистой красной горки заметно маленькое светлое облачко. Оно какое-то странное: то появится, то исчезнет, будто пульсирует. Я напрягаю зрение, силясь получше рассмотреть, но солнце погружается в марево пустыни, делается большим, красным и прикасается краешком к горизонту. Скалистая горка становится сперва фиолетовой, потом черной, горы меркнут и закрываются пеленой наступающих сумерек.

После утомительного жаркого дня плохо спится, странное светлое облачко бессвязно, но настойчиво вплетается в дремотные мысли. Хорошо бы завтра, заметив направление, съехать с дороги: перевалить через холмы, найти скалистую горку и место со светлым пятнышком. Но утром мотоцикл барахлит, и, начав с ним возиться, я забываю о своем намерении.

Проходит год. Я снова на пустынном плато, опять вижу справа зеленую полоску с одинокой ивой и сразу вспоминаю красное солнце, садящееся за горизонт, странное белое облачко у скалистой горки и решительно сворачиваю с дороги. Как устоять перед желанием раскрыть неизвестное, хотя, быть может, там все пустое, показалось! Например, на днях я всего лишь на секунду отвел взгляд в сторону от дороги и вздрогнул от неожиданности: метрах в ста, прислонясь к большому камню, сидел полуобнаженный человек. Его голова поникла на грудь, руки, как плети, повисли книзу. Несколько мелких камней и кустик караганы случайно создали обманчивую картину. А однажды в предгорьях Заилийского Алатау я увидел странного зверя. Он подпрыгивал на одном месте, будто попал в капкан, и силился из него вырваться. Я быстро пересек глубокий овраг и увидел большой лист светло-коричневой оберточной бумаги, колеблемой легким ветром. Вот и сейчас увижу что-нибудь обыденное, а быть может, и от обыденного не осталось за год никаких следов. Да найду ли среди холмов красную горку и смогу ли к ней подъехать на мотоцикле?

Но мне сопутствует удача. Из-за холма показывается знакомая горка. С каждой минутой она все ближе, вот она почти рядом, но у ее основания, где прежде виднелось светлое облачко, нет ничего особенного. Светлая почва изрешечена отверстиями нор, и стоят возле них столбиками песчанки, подавая тревожные мелодичные крики. И все…

Можно возвращаться обратно. Я подхожу ближе и вижу в самом центре колонии большую нору. Она вырыта, без сомнения, волком, и на бутанчике, затвердевшем после весенних дождей, сохранились следы множества волчьих лап. В стороне валяется несколько костей животных. Волчица здесь воспитала выводок и теперь с ним ушла.

Так вот откуда пульсировавшее облачко! Заботливая мать рыла нору и выбрасывала наружу сухую землю, пылила. Но самое интересное, что она избрала местом для жилища колонию песчанок. О подобном вряд ли кто слышал! Впрочем, чего тут удивительного? В почве, изрешеченной ходами, так легко было рыть логово.

Почему же здесь живут песчанки, как они удержались рядом с хищником? Вблизи нет других колоний, куда бы зверьки могли быстро переселиться. Значит, волчица с выводком жила вместе со своей исконной добычей. Но кто этому поверит! Хотя почему? В гнездах орлов селятся мелкие певчие птицы, полярная сова устраивает гнездо рядом с выводком гусей и т. д. Хищнику незачем истреблять зверьков возле своего жилища, охотиться полагается вдали от логова. К тому же зоркие песчанки, когда волк спал в своем логове, наверное, не раз оповещали своего опасного квартиранта о приближении тех, от кого можно ожидать неприятности. И все же жилище волка среди нор песчанок необычно. Перевидав великое множество колоний этого грызуна, я встретил такое впервые. Необязательно звери должны жить по определенному шаблону. Среди них могут оказаться «изобретатели» новых норм поведения.