Что по мере продолжения чтения убеждало меня все больше и больше, так это ясность послания и история жизни автора. Он следовал учению Джидду Кришнамурти в течение двадцати лет, а теперь критикует его. Неужели я наткнулся на кого-то, кто в конце концов «разорвал» учение Джидду Кришнамурти, к чему тот всегда призывал своих слушателей? Последующее чтение все больше и больше приоткрывало дверь, и все больше света проникало в ранее абсолютно темную комнату сомнений. Если не брать во внимание похожие слова и выражения, которыми пользовались оба Кришнамурти, говорили они совсем о разном. Юджи рассказывал о своем поиске, чего Джидду Кришнамурти никогда не делал, утверждая, что большую часть воспоминаний о своей прежней жизни он потерял после того, как его захватил «процесс». Процесс Джидду Кришнамурти был тайной за семью печатями, которую он никогда не обсуждал на публике и тем более в беседе, что легко приводило прекрасных женщин в полуобморочное состояние. Но я не хочу углубляться в этот вопрос.
Юджи говорил о своем несогласии с учением Джидду Кришнамурти, и именно это вызывало мой неподдельный интерес.
«Затем (в июле 1967 года) наступила другая фаза. Кришнамурти снова был с беседами в Саанене. Мои друзья потащили меня туда и сказали: „Теперь наконец это бесплатно. Почему бы тебе не пойти и не послушать?“ Я сказал: „Ладно, пойду послушаю“. Когда я его слушал, со мной произошло нечто странное – возникло отчетливое ощущение, что он описывает не свое состояние, а мое. Зачем мне нужно было знать его состояние? Он описывал что-то, какие-то движения, какое-то осознавание, какую-то тишину – „В этой тишине нет ума; есть действие“ – и все такое. Так вот: „Я в этом состоянии. Какого черта я делал эти тридцать или сорок лет, слушая всех этих людей и борясь, пытаясь понять его или чье-то еще состояние, Будды или Иисуса? Я сам в этом состоянии. Сейчас я сам в этом состоянии“. Затем я вышел из-под навеса, чтобы больше уже никогда не вернуться.
Потом – очень странно – этот вопрос „Что это за состояние?“ преобразовался в другой: „Откуда я знаю, что я в этом состоянии, состоянии Будды, состоянии, которого я так хотел и требовал от каждого? Я в этом состоянии, но как я могу знать это?“
На следующий день (сорок девятый день „рождения“ Юджи) я сидел на скамейке под деревом, с видом на одно из самых прекрасных мест, семь холмов и семь долин (в Сааненланде). Я сидел там. Было бы неверно сказать, что меня беспокоил вопрос, нет – все мое существо было одним вопросом: „Откуда я знаю, что я нахожусь в этом состоянии? Внутри меня присутствует какое-то явное разделение: есть кто-то, кто знает, что он находится в этом состоянии. Знание об этом состоянии, представляющее собой все, о чем я читал, что испытал, о чем они говорили, – именно это знание смотрит на это состояние и именно оно спроецировало это состояние“. Я сказал себе: „Послушай, старина, за сорок лет ты не сдвинулся ни на шаг; ты все там же, в клеточке номер один. Это то же самое знание, что спроецировало твой ум туда, когда ты задал этот вопрос. Ты в той же самой ситуации и задаешь тот же самый вопрос: «Откуда я знаю?», потому что это знание, описание этого состояния другими людьми создало для тебя это состояние. Ты дурачишь себя. Ты чертов дурак“. Итак, ничего. Но все же было некое особое чувство, что это то самое состояние.
На второй вопрос: „Каким образом я знаю, что это именно то состояние?“ у меня не было никакого ответа, а вопрос все продолжал вращаться в бесконечном водовороте. Потом вопрос внезапно исчез. Ничего не произошло; вопрос просто исчез. Я не сказал себе: „О боже! Теперь-то я нашел ответ“. Даже состояние исчезло – то состояние, в котором, как я думал, я нахожусь, – состояние, в котором пребывали Будда, Иисус, – даже это исчезло. Вопрос исчез. Для меня все закончилось, вот и все, понимаете. Это не пустота, не отсутствие, не вакуум, это не является ничем подобным; вопрос вдруг исчез, вот и все.
Это не-событие вызвало внезапный „взрыв“ внутри, который словно взорвал каждую клетку, каждый нерв и каждую железу в моем теле. И с этим „взрывом“ исчезла иллюзия, что существует продолжительность мысли, что есть центр, есть „я“, связывающее мысли».
Никогда раньше я не встречал подобного описания. Откровения о личном опыте пробуждения Джидду Кришнамурти были совсем другими, в них было много тайны, и он никогда его открыто не обсуждал. То, о чем говорил Юджи, было настолько просто, что можно было легко упустить главное: он просто-напросто отказался прекращать поиск до тех пор, пока тот полностью не закончился, не завершился, не стал невозможным.
Пока не всплыла вся правда о Джидду Кришнамурти, я был влюблен в образ человека, жившего, как мне казалось, безупречно чистой жизнью. Его организация и все его книги поддерживали эту картинку вплоть до его смерти. Юджи в свою очередь не пытался создать красивый образ себя, вместо этого он подчеркивал свои недостатки и неврозы. Он был шокирующе прямолинеен. Читать о нем было все равно что наблюдать за вырвавшимся из-под контроля огнем.
Похоже, кому-то все же удалось сделать то, к чему постоянно призывал своих последователей Джидду Кришнамурти: «Разорвите это в клочья, господа!» Джидду Кришнамурти словно подготовил почву для того, чтобы этот парень мог прийти и взорвать все изнутри. Однажды во время одной из встреч он спросил Юджи: «Дом в огне, сэр! Что вы будете делать?» Тот ответил: «Подолью еще бензина и сожгу его дотла!»
Оглядываясь назад, я вижу, что мой уход от Джидду Кришнамурти к Юджи оказался для меня серьезным потрясением. Что мне было делать с этой информацией? Я продолжал читать, не в силах оторваться от нее.
Юджи настаивал на том, что перемены, произошедшие в его теле в результате так называемой катастрофы, не имели никакого отношения ни к мистике, ни к духовности. Он говорил о них как о физиологических, физических процессах. Они не были связаны с какой-либо практикой, даже с «невыбирающим осознаванием» Джидду Кришнамурти – Юджи зашел настолько далеко, что начал насмехаться над ним. Юджи стоял на позиции невозможности обнаружения пункта, с которого можно было бы добраться до конечной станции. Он говорил, что ничего из того, что он делал ранее, не могло привести его к этому. Он утверждал, что все его попытки понимания только блокировали естественное функционирование тела. В свете сказанного любое обещание кого бы то ни было привести к духовному пробуждению неизбежно оказывалось ложью. Пробуждение само по себе было ложью, оно было идеей, сфабрикованной для поддержки учителей, процветающих на «легковерии и доверчивости народа».
По его мнению, до тех пор, пока идея просветления не будет выдворена из нашей системы, она будет только вводить нас в заблуждение, а как только она будет выдворена, исчезнет также и нужда в ней. Удивительно, что в случае с Юджи она, казалось, отпала сама собой. Его слова по этому поводу были схожи со словами Джидду Кришнамурти: тот указывал примерно в том же направлении, но вот их действия отличались кардинально. Джидду Кришнамурти никогда не говорил о жестокой безнадежности предприятия, он клеймил гуру и их ложные обещания и при этом продолжал основывать школы имени себя. Юджи не создавал ничего, кроме бунтарского отношения, он отказывался успокаивать людей, и это казалось весьма привлекательным.
«То, чего ты ищешь, не существует. Ты бы с большим удовольствием ступил на зачарованную землю с блаженными видениями радикальной трансформации этого несуществующего «я» в состояние, вызываемое некими чарующими фразами».
Таким образом, Юджи Кришнамурти только усугубил смутное разочарование, с которым я боролся годами. Ходили слухи, что любое упоминание о Джидду Кришнамурти приводило его в ярость, но, как позже заметил Юджи, «старик» (так он иногда называл Джидду Кришнамурти) говорил, что если такая штука случится, то она окажется потрясением для всего организма до самого последнего нерва, до последней клетки, а это именно то, что случилось с ним. Можно только догадываться, какова на самом деле была роль Джидду Кришнамурти. Вне всякого сомнения, он был блестящим духовным учителем, но Юджи говорил, что произошедшее с ним оказалось для его системы шоком такой силы, что подготовиться к нему было невозможно. Джидду Кришнамурти говорил о «возлюбленном» и «ином», когда описывал красоту созерцания одинокого дерева, наблюдения за облаками и слушания журчания реки. Юджи резко реагировал на такие сантименты:
