До тех пор, пока он не появился, Юджи постоянно спрашивал:

– Где он? Где этот ублюдок?

Махеш Бхатт, его близкий друг, его голос в средствах массовой информации, его контраст и биограф, однажды наконец объявился. Громогласный болливудский режиссер/продюсер вошел в комнату так, словно ступил на сцену, рванув на груди мешковатую рубашку и орудуя телефонами, как пистолетами. Этот крупный круглый человек с благородным лицом и огромными драматическими глазами уставился на Юджи. Он был одет в униформу: черную рубашку и синие джинсы с отворотами. Сделав театральную паузу и задержавшись в дверях, он крикнул так громко, что мы вздрогнули от неожиданности:

– Я пришел!

– О Господи! – пробормотал Юджи, отпрянув и закрыв уши руками, а затем закричал на него:

– Эй! Ты где был?

Игнорируя вопрос, Махеш вышел в центр сцены, ступая осторожно, словно охотник, напротив которого находится опасный рычащий и воющий зверь, чувствующий добычу.

– Эй! Ты почему еще живой?

Неожиданно он превратился в зверя, присмиревшего в присутствии великого волшебника.

– Юджи, нет! Ты меня уже убиваешь! Я же еще молодой! Мне еще рано уходить!

Снова превратившись в охотника, он сложил из пальцев фигуру, напоминавшую пистолет, и направил на него.

– Помогите мне! – сказал он нам, стреляя сверкающими глазами по комнате. – Я должен убить его до того, как он убьет меня!

Снова пригнувшись, дразня и угрожая «пистолетом», не забывая поглядывать на нас, он подошел совсем близко к Юджи, бесцеремонно плюхнулся на пол и уселся со скрещенными ногами, бросая взгляды во все стороны. Затем он вцепился в ногу Юджи, а тот отпрянул и с притворным удивлением закричал на Махеша:

– Эй! Ты, ублюдок!

Тогда Махеш схватился за ножку стула и начал трясти ее, крича:

– А-а-а-а-а! Юджи!

Вдруг Юджи стал похож на маленькую хрупкую птичку. Махеш снова неожиданно изменился, превратившись на этот раз в дикого, но не опасного кабана, замершего перед хрустальным кристаллом. Юджи опять закрыл уши руками, прижав седые волосы к голове, в то время как Махеш громко затянул мусульманскую молитву: «La ilaha ill Allah hu Akbar!»

Он был просто мощным потоком свежего воздуха. Столько энергии! Он смеялся, когда Юджи в ответ крикнул ему:

– Hindi motboliay! Chopra hou! – и объяснил: – Эй, это я тебе говорю! Я сказал тебе на хинди «заткнись», то есть «закрой-свой-огромный-рот.

Тогда Махеш поднялся и встал позади него.

– Юджи, как поживает твоя грудь сегодня? – Он потянулся к его груди, словно собираясь ласкать причину своего гормонального взрыва. Этот эпизод стал потом знаменитым в изданной Махешем биографии Юджи.

– Эй ты! Брысь от меня! – закричал Юджи.

Оправившись от этой беспримерной дерзкой фамильярности, я понял, что эта игра доставляла удовольствие обоим, и Юджи на самом деле не был шокирован. Никогда я еще не встречал никого, кто мог бы сравниться с Махешем по количеству фонтанирующей энергии, шуток и игр, которых у него всегда было полно в запасе для крошечного мудреца. И похоже, Юджи это нравилось. На протяжении всего этого спектакля он старался спрятать улыбку.

Наконец Махеш уселся на полу, но не успокоился: он схватил газету и начал читать заголовки, завалив Юджи вопросами о политической обстановке в Индии и на планете, о том, что ему следует говорить и делать, а что следует говорить и делать индийцам. Юджи резко высказывался против индийской политики, политиков, гуру и ученых мужей в целом. В итоге, вспоминая события истории, осыпая проклятиями «духовную помойку, которая называется Индией», он напомнил Махешу:

– Ты должен сказать это! Ты единственный, у кого хватает духа противостоять этим ублюдкам!

Махеш мог сказать в индийских медиа все, о чем бы Юджи его ни попросил. Можно было легко недооценить опасность такого послушания, но под руководством Юджи Махеш за эти годы превратился в очень мощную публичную личность. Юджи всячески побуждал его использовать свои таланты во всех сферах, не поступаясь свободой выражения.

«Бешеные псы» из Белого дома только что развязали войну в Афганистане и Ираке, и Юджи говорил о влиянии Америки на Индию. Они часто обсуждали тему использования Индии в качестве рабочей силы, новую экономику, с которой приходилось считаться. Юджи клял американцев задолго до появления Джорджа Буша на индийской земле:

– Индия пригласила Америку, чтобы та пришла и оттрахала эту страну!

Это был один из самых яростных его выпадов, и я съежился от крепких выражений, сказанных при людях, которые казались мне утонченнейшими индийскими душами, впитывающими каждое слово Юджи. Много позже я узнал, что делать подобные заявления относительно политики Индии было очень небезопасно, и лишь очень немногим подобное сходило с рук.

Индийские друзья, остававшиеся при нем многие годы, были серьезными людьми, понимавшими, что перед ними – бриллиант. Они бы снесли от него что угодно. В отличие от многих других гуру, имеющих толпы фальшивых в своем большинстве последователей, он был практически неизвестен в широких кругах духовной Индии, и вряд ли существовал человек, которого бы это заботило меньше, чем его. В начале 1970-х годов его первое публичное выступление привело к нему тысячи людей и было широко освещено в СМИ в Бангалоре. После этого выступления он больше никогда публично в Индии не выступал. Многие из тех, кто услышал его в тот раз, остались с ним на долгие годы. Он был абсолютно, инстинктивно эффективен в каждом своем движении.

– Индия – это духовный отстойник, и за то, что она сделала с планетой, она должна быть стерта с лица земли! – крикнул он, сделав резкий, экспрессивный, широкий сметающий жест в сторону комнаты.

– А как насчет Америки, Юджи? – спросил Махеш и, указав на меня, добавил: – Смотрите-ка, а среди нас есть кое-кто с Запада!

Направленный на меня обвиняющий указательный палец, принадлежащий видной общественной фигуре Индии, заставил меня почувствовать себя не в своей тарелке. Юджи проигнорировал слова Махеша и продолжил:

– Америка тоже должна исчезнуть с лица земли, но не думаете ли вы, что они захотят уйти красиво? Ни за что! К сожалению, они унесут с собой все формы жизни на этой планете!

Махеш снова повернулся ко мне, зачитывая вслух заголовок статьи о Бен Ладене с первой страницы газеты. Его интересовало мое мнение обо всем этом. У меня возникло противоречивое чувство внутри. Дело в том, что я считаю, что лгут все политические партии, все они мошенники и воры: и Бен Ладен, и Буш, и все остальные. Больше я о них ничего не думаю.

Позже, когда он спросил меня что-то типа: «Что ты здесь делаешь?» и, обращаясь к Юджи, заметил: «Да он просто свихнувшийся ребенок», Юджи вернул ему его же слова: «Ты сам свихнувшийся ребенок!» На этом все.

Впервые я почувствовал какую-то враждебность по отношению к себе, но в то же время испытал облегчение, потому что Махеш выразил то, что, как мне казалось, могли испытывать ко мне и другие. Если нужно было рубить правду-матку, на него можно было рассчитывать.

Разговор продолжался, пока наконец у Махеша не зазвонил один из его телефонов. Прижав трубку к уху, он удалился на застекленную терраску позади Юджи и, бурно жестикулируя, начал что-то обсуждать приглушенным голосом по конференц-связи. Он шагал перед окном взад-вперед, словно лев в клетке, периодически дергал себя за рубаху и что-то говорил то в одну, то в другую трезвонившую трубку – так продолжалось до конца встречи.

Приходили и уходили еще какие-то друзья Юджи, многие казались мне знакомыми – я помнил их по видео, которые смотрел раньше. Было ощущение, словно все происходит во сне.